Нет лучше чтения в дороге, чем старые путеводители, утратившие актуальность и потому уже превратившиеся в исторические документы. Настоящее сокровище — ранний Мюррей. В самом деле, любое издание о путешествиях по Европе, каким бы скучным оно ни было, представляет интерес, потому что было написано до эры железных дорог и Рёскина. Почему бы не почитать о впечатлениях туристов, путешествовавших сто лет назад, еще в каретах, и об эстетических предрассудках минувшей эпохи, особенно если речь идет о тех местах, которые посещаете вы сами? Путешествие перестало быть только перемещением в пространстве; теперь можно путешествовать во времени и в мыслях. Чтение старых путеводителей полезно и с точки зрения морали: с их помощью осознаешь абсолютную случайность наших вкусов, как, впрочем, и устоявшихся понятий и убеждений. Для нас, например, является аксиомой то, что Джотто великий художник, а вот Гете, когда посетил Ассизи, даже не потрудился взглянуть на фрески в церкви. Для него единственно достойным внимания был портик римского храма. Что касается нас, то мы не получаем удовольствия от Гверчино, хотя Стендаль приходил от него в восторг. Канову мы считаем «милым» и иногда, глядя, например, на скульптурное изображение Полины Боргезе, по-настоящему очаровательным, когда он ненавязчиво передает чувственность (даже подушка, на которую она откинулась, кажется чувственной; вспоминаются совершенно неприличные облака, с которых ангелы Корреджо смотрят на нас с купола в Парме). Однако трудно полностью согласиться с Байроном, когда он говорит: «Подобен великим мастерам прошлого сегодняшний Канова». Тем не менее, ни Гете, ни Стендаль, ни Байрон не были дураками. Но их так воспитали, и они не могли думать иначе. Мы бы тоже так думали, если бы жили сто лет назад. Новые стандарты и, в целом, большая терпимость — результат лучшего знания искусства разных народов и разных времен, что в первую очередь связано с фотографией. Подавляющая часть всемирного искусства не реалистическая; мы знаем всемирное искусство, как не могли его знать наши предки; следовательно, мы должны с большим почтением относиться к нереалистическому искусству и не так бурно восторгаться реализмом, каким восторгались люди, воспитанные почти исключительно на греческих, римских и современных реалистических образцах. Старые путеводители избавляют нас от невежества и самоуверенности в суждениях. Мы тоже будем выглядеть дураками — в свой черед.
Старых путеводителей много, и все они характерны для своих эпох, так что их можно почти наугад брать с библиотечной полки, не сомневаясь, что чтение будет занимательным и полезным. Если судить по моему опыту, то в путешествиях по Италии самый приятный попутчик — Стендаль. Его «Прогулки по Риму» сопровождали меня во многих моих прогулках по этому городу и ни разу не подвели. Совсем неплохо почитать в Риме и почему-то оказавшегося не в чести Вейо. Не буду утверждать, что Вейо великий писатель. В сущности, его очарование и очевидная оригинальность заключены в том, что он привез в Италию не те предрассудки, которые свойственны большинству туристов. Мы настолько привыкли слышать, будто церковная власть была очевидным злом и священники стали причиной деградации Италии, что человек, посмевший сказать обратное, кажется нам в высшей степени оригинальным. Начитавшись разоблачительных сочинений протестантов и свободолюбцев, мы с особым удовольствием берем в руки книгу Вейо, тем более что она вполне пристойно написана (ее автор был первоклассным журналистом). (Таким же образом неожиданная точка зрения Бальзака в «Крестьянах» делает этот роман еще более замечательным, чем он есть на самом деле. Мы привыкли читать романы, где скромные добродетели крестьянина возносятся до небес, где показывают его тяжелую жизнь и развенчивают тиранию землевладельца. Бальзак же сразу начинает с предположения, что крестьянин — настоящий бандит, и требует от нас сочувствия к землевладельцу, который незаслуженно терпит бесконечные страдания из-за преследований крестьян. Вероятно, Бальзак неправильно представляет историю общества; однако от его романа веет свежестью, в отличие от многих других, написанных на ту же тему.) Книга «Запахи Рима», как и «Крестьяне», имеет то преимущество, что представляет неожиданную точку зрения. Вейо путешествует по Папской области с намерением увидеть земной рай. И преуспевает в этом. У Его Святейшества все подданные счастливы. Не принадлежат к этой благословенной пастве дикие звери — Кавур, Маццини, Гарибальди и остальные; обязанностью каждого благомыслящего человека является не допустить их в свое сообщество. Это его главная тема, и во всем, что он видит, он находит подтверждения своей правоты. Книга «Запахи Рима» написана свежим языком пристрастности. Подобно Цимми, Вейо был:
Без меры добрый и без меры же лихой,
И каждый был ему иль Богом, или Сатаной.
Кроме того, он был умен и достаточно храбр, чтобы иметь собственные убеждения. Восхитительно, например, его отрицание всего языческого искусства по той причине, что оно не христианское! Когда весь остальной мир простирается ниц перед греками и римлянами, Вейо как ультрамонтанист[10]принципиально и с раздражением осуждает и их, и все их творения. Великолепно!
Из других спутников прежних времен, с которыми мне было приятно путешествовать, я могу назвать совсем немногих. Шарль де Бросс[11]— неистощимый источник информации. В Италию лучше всего ехать с ним. Наш Янг почти ничем не хуже во Франции. Очень хороши путевые дневники мисс Берри. У леди Мэри Монтегью тоже сыщется немало интересного. Бекфорд — великолепный дилетант. А вот Борроу, продавец Библий, известен тем, что первым оценил Эль Греко.
Если живопись вас не очень интересует, есть изумительный доктор Берни, чьи «Музыкальные путешествия» и содержат полезные сведения, и хорошо написаны. Его итальянские книги высоко ценятся, помимо всего прочего, еще и потому, что заставляют понять, куда девались в восемнадцатом веке те невероятно одаренные люди, которые в прошлом писали картины, ваяли статуи и строили храмы. Они все подались в музыку. Даже уличные музыканты в совершенстве владели контрапунктом; крестьяне божественно пели (послушали бы вы, как они поют сегодня!), в каждой церкви был потрясающий хор, который постоянно разучивал новые мессы, песнопения и оратории; почти все дамы и господа были первоклассными исполнителями-любителями; а сколько в Италии давали концертов! Доктор Берни обрел там музыкальный рай. Что же случилось потом? Существует этот рай или его давно нет?
Он все еще, как я думаю, существует, правда, перестал быть музыкальным или живописным потому что итальянцы занялись политикой, а потом производством, коммерцией и техническим творчеством. Первые две трети девятнадцатого столетия были почти полностью отданы борьбе за независимость и объединение. Потом шестьдесят лет итальянцы эксплуатировали природные ресурсы; а та энергия, которая еще оставалась, шла в политику. В один прекрасный день, когда они перестанут оснащать современным оборудованием старые дома, когда выгонят шумных слуг и вместо них наймут спокойную честную домоправительницу, — в один прекрасный день, возможно, итальянцы вновь отдадут свою энергию и свой талант на благо искусствам. Будем надеяться, что так и случится.
