Мастер затараторил и замельтешил, снова превращаясь в беспомощного мальчишку. Я не сомневался, что теперь-то уж ему по-настоящему страшно, и не прерывал, пока он не умолк, уставясь на меня с тихим отчаянием. Потом он отвернулся, сел прямо на чертеж и уткнул лицо в колени.
Сдерживая улыбку, я разглядывал тощий затылок, остро торчавшие лопатки, обтянутые линялым кафтаном, грязные светлые вихры. Жалок и тщедушен был посланник небес, да, видно, не нашлось там для меня другого. Я был благодарен даже за один только чертеж, за рассказ, за мгновение надежды. Но больше всего — за то, что он наконец испугался. Я обошел его и спросил почти ласково:
— Эй, тебе сколько лет?
— Ш… Шс…надцать, — сдавленно вымолвил мальчишка, и до меня донесся весьма явственный всхлип.
— Ну-ну. — Я тронул его ногой. — Не бойся, я пошутил.
Он вскинул мокрое лицо.
— Да просто обидно. — Голос его срывался. — Такая несусветная тупость.
— Пошутил, говорю! — прикрикнул я.
По-детски вытирая щеки ладонями, он пробормотал, что впервые видит человека, не заинтересованного в усилении собственной крепости. Так и хотелось мне крикнуть, что не моя это крепость, будь она проклята, и ты будь проклят со своими дьявольскими искушениями, но вместо этого я заорал совсем другое:
— Да кто же строить-то будет? Я тебе буду строить, ты, умник?
На это он ответил, что все должно произойти само собой, что найдутся и люди, и все что нужно, как это всегда было у мастера Гэдана.
— Теперь уж все будет хорошо, раз мы наконец встретились — я и замок, — заключил он.
— Ну что ж, малыш. Будешь сидеть здесь, пока все не найдется само собой. Только ждать наверняка придется долго, очень долго.
С этими словами я направился к выходу и услышал позади тихое:
— Нет, я так не думаю.
Поднявшись к себе, я кликнул Фиделина, велел принести вина и, не раздеваясь, повалился на кровать. Никогда в жизни я так не уставал. Ничто не шло в сравнение с этой беседой, даже памятный поединок с лордом Гаргом, после которого мы поклялись в вечной дружбе, поединок, закончившийся вничью, потому что мы оба свалились с ног от усталости.
Вино было кислое и вонючее. Скривясь, я выпил единым духом, как лекарство. Фиделин все не уходил, переминаясь у двери.
— Это, господин, — сказал он наконец. — Вы бы велели его покормить. С утра парнишка не евши.
Я молча запустил в него кубком.
— Воля ваша, — мрачно ответил он и плотно притворил за собой дверь.
Я закрыл глаза. В камине шипело и потрескивало, а за стенами в ночи грозно гудела от ветра равнина.
Даю ему десять дней, подумал я. Нет, двадцать. Если за это время ничего не произойдет… А что должно произойти? Это же бред собачий, что он мне рассказал. Вранье и дешевые фокусы. Забыть немедленно. Дверь в подвал замуровать. Не было никакого бродяги, никакого такого мастера с непроизносимым именем, и никто мне ничего не рассказывал. В конце концов, я уже привык, что вот он, конец жизни, как на ладони: королевский посланник, бравые ребята в черных плащах, короткий бой. Не будь его впереди, давно полез бы в петлю. Или спился. Или сошел с ума. Только для этого последнего боя нужны мне жизнь, сила и рассудок. А невидимые замки… Слишком сложно. Слишком заманчиво. Слишком красиво, чтобы быть правдой…
Сквозь дрему мне послышался далекий тоскливый скрежет, потом что-то гулко ахнуло и загрохотало. Драться можно и на руинах, смутно подумал я.
Проснувшись от нестерпимого света, я увидел, что в окна бьет солнце, а в изножии кровати как изваяние стоит Фиделин. Судя по всему, он ждал моего пробуждения уже давно.
— Там… — изрек он, неопределенно махнув рукой, — эти пришли… старейшины. Из семи окрестных деревень. Спрашивают, не надо ли чего, а я почем знаю. С рассвета дожидаются.
— Чего дожидаются? — тупо спросил я.
— Да вас, господин. Говорят, двадцать лет прошло, войны не было, так, может, вы чего прикажете.
И тут я вспомнил. Это был древний обычай королевства, я всегда считал его дурацким: если в деревнях в течение двадцати лет не собирали ополчение, местные жители были обязаны сверх обычных повинностей выполнить для господина любую работу на его условиях. Сон с меня как рукой сняло.
— Отослать их? — спросил Фиделин.
— Нет. — Я сорвался с постели. — Скажи, пусть ждут в большом зале.
— Дак ведь там потолок… — только и успел сказать мне вслед Фиделин.
Не помню, как я очутился внизу. Стражник опять завозился, открывая дверь, я отшвырнул его и отпер сам.
— Эй, — позвал я. С порога ничего не было видно, лишь на полу едва заметно блестела полустертая перламутровая паутина чертежа. — Как тебя… Зодчий!
Мальчишка появился на пороге, щурясь на свет факела. Глаза у него были красные — то ли ревел ночью, то ли просто не спал. Схватив за костлявое плечо, я поволок его по коридору. Он молча вырвался и зашагал, прямой, как натянутая струна, бледный и готовый ко всему.
Мы вошли в большой зал, и в лицо нам ударил холод.
— Ого, — сказал я.
Потолка в зале не было, вместо него зияла огромная дыра с рваными краями, и пыльный столб света из нее освещал на полу груду битого кирпича, обломки перекрытий и нескольких косматых старцев, что-то степенно обсуждавших, посматривая вверх и кивая бородами.
Завидев нас, старцы неспешно приблизились, и вперед выступил самый желтый и нечесаный.
— Мы будем строить замок, — объявил я, не дав ему рта раскрыть, и легонько подтолкнул мастера в спину. — Вот он вам все расскажет.
2
Окно было открыто. В комнате стоял запах дождя, сочных трав, влажной земли — горьковатый, печальный запах позднего лета. Солнце, бледно просвечивая сквозь облака, перевалило за полдень. Чуть поскрипывала створка окна, раскачиваемая ветром, и больше ни звука не слышалось ни в башне, ни на стройке внизу. Местные жители свято чтили послеобеденный час и считали смертным грехом не то что работать, но даже разговаривать в это время.
В чем-то суеверные эти дурни были, наверное, правы. В последнее время то ли от пищи здешней, то ли от климата наваливалась на меня после обеда такая лень, что я мог только сидеть, развалясь в кресле и, полузакрыв глаза, слушать Фиделина, который с удовольствием потчевал меня разными занимательными историями. Он сидел у окна и говорил нараспев, щурясь на белесое пятно солнца:
— И молвил Зэ-Боброзуб, обратясь к королевским посланникам: «Ни одному чужеземцу не позволено называть эту землю своею, ибо земля эта принадлежит моему народу. И если король… это, не согласен, пусть будет война».
Хм, подумал я, это ведь где-то здесь все происходило. Лет триста тому назад. Зэ-Боброзуб. Он поднял восстание против Горна Восьмого, отвоевал у него свою болотину и даже готовил поход на столицу. Но то была эпоха Великих Завоеваний, и подобные приключения ничем хорошим кончиться не могли. Армию Боброзуба в конце концов разбили, а самого его торжественно казнили в столице. По легенде, он похабно ругался на эшафоте и плюнул в сторону короля. Ничего-то здесь не осталось от тех героических времен. Одни только байки да еще легкая неприязнь местного населения к королевской власти.
