Книга Джейн Эйр. Рождество в Индии - Шарлотта Бронте

На следующий день я узнала, что неподалеку от нашей фермы находится больница. О ее существовании мне рассказал Радж. По его словам, это учреждение было чуть ли не «геенной огненной», или «чертовым логовом», куда ни один из здравомыслящих и уважающих себя индусов никогда не осмелится зайти. Иного объяснения я так и не смогла добиться и решила собственными глазами увидеть, что же это такое. Кроме того, я надеялась, что смогу оказаться там кому-нибудь полезной.

Итак, я отправилась в больницу. На ступенях больницы сидела женщина. Ее лицо было закрыто покрывалом, а руки сложены на коленях. Позади нее стоял хозяин нашего дома — барон Тави.

Я сразу разглядела, что в больничном дворе толпился народ.

— Что все это значит? — спросила я у барона, слезая с лошади.

— Народ пришел в волнение, миссис Рочестер, сказал он. — А виной всему — фанатизм. Но это ерунда. Такое бывало и раньше. Только прошу вас, не ходите туда.

Не сказав ни слова, я хотела уже войти, но увидела одного из индусов, больного лихорадкой. С полдюжины громко кричащих друзей выносили его из больницы. Сидящая на ступенях женщина очутилась подле него и подняла смуглую руку, в которой блеснуло широкое лезвие ножа.

— Что вы делаете? — закричала я. Но барон схватил меня за руку.

— Лучше вам все-таки не ходить туда, — прошептал он.

— Однако что все это значит?

Мой вопрос был как нельзя более оправдан.

Больница находилась во власти волнующейся толпы. Народ тащил постели, кастрюли, лампы и белье; бегая взад и вперед по лестницам, люди негромко переговаривались между собой и спускали больных с верхних этажей на носилках; они были точно муравьи, выносящие яйца из разоренного муравейника — человек по шесть-восемь на каждого пациента. Кое-кто из них держал в руках букеты цветов. Спуская носилки по лестнице, одни то и дело останавливались и бормотали молитвы, другие доставали воду из колодца и поливали ею пол вокруг кроватей.

Посередине двора сидел совершенно голый, вымазанный пеплом старый индус, длинноволосый, с когтями, длинными, как у орла. Он размахивал над головой посохом с оленьим рогом на конце, острым, как копье, и громко распевал какую-то однообразную мелодию, побуждающую всех действовать проворнее.

Когда я подошла к нему, его песня превратилась в исполненный лютой ненависти вопль.

— Я хочу поговорить с вами, — сказала я, заставив толпу притихнуть.

Я высоко подняла руки над головой, но старый индус продолжал свою песню.

Дрожа всем телом, я подошла к нему решительным шагом и закричала:

— Переведите ему кто-нибудь, чтобы он замолчал! К моему удивлению, он умолк. И я обратилась к толпе:

— Что случилось? Почему вы хотите уйти из больницы и уносите отсюда умирающих? Вы свободны и можете, конечно, уйти в любую минуту… Но сейчас жарко… Я прошу вас, ради вас самих и ради ваших детей — не уходите больными… Пока не вылечитесь… Ваш путь к дому будет тяжелым и долгим.

— Верно! Она права! — сказал чей-то голос.

— Но что же делать нам? — неуверенно спросил кто-то. — Что до меня, я бы охотно остался и спокойно умер здесь, но говорят…

Шум возобновился.

— Там на пластырях написаны колдовские заклинания. Может быть, нас насильно хотят сделать христианами? Что означают красные метки на пластырях? Мы не хотим, чтобы на нас наклеивали дьявольские знаки!

— Они жгутся, как адский огонь!

— Священник пришел сюда вчера — тот святой человек, что стоит вон там, во дворе, — и сказал, что ему было откровение, когда он сидел в горах: все это дело рук дьявола, который хочет отвратить нас от нашей веры.

— Да, да! Он хочет, чтобы мы вышли из больницы с метками на теле!

— А дети, которых мы родим в больнице, будут с хвостами, как у верблюдов, и с ушами, как у мулов.

Тише! Тише! — воскликнула я, услышав эти выкрики. — Какие пластыри? Что за детские глупости вы говорите о пластырях и дьяволе!

— Но так говорит наш священник.

— Какое мне дело до того, что говорит священник? Разве он здесь ухаживает за вами? Просиживает с вами ночи? Дежурит у ваших постелей, взбивает вам подушки, держит вашу руку в своей, когда вам больно?

— Он святой человек. Он не раз творил чудеса.

— Мы навлечем на себя гнев богов! — раздавались голоса.

— Что знает о лекарствах ваш священник?! — воскликнула я. — Прошу вас, не слушайте его! Возвращайтесь в свои палаты до тех пор, пока не вылечитесь.

В это время старый индус поднялся на ноги, и мой призыв утонул в потоке его брани, проклятий и угроз. Люди стали по двое, по трое отходить от меня, унося или силой уводя своих родственников.

Я уговаривала их остаться, но все было тщетно.

С каждой минутой палаты больницы пустели, и старик снова затянул свою песню, а потом начал как-то дико приплясывать.

Я смотрела и смотрела, как под безжалостным солнцем несли тех, кому оставалось жить, быть может, всего несколько часов.

— Печальный случай, — проговорил барон Тави. — Всему виной религиозный фанатизм и нетерпимость. Это своего рода мания в здешних краях. Я уже был один-два раза свидетелем подобных инцидентов. Один раз из-за каких-то порошков, а в другой раз они говорили, что мензурки — это священные сосуды, а цинковая мазь — это коровий жир.

Я с изумлением смотрела на барона.

— Вы думаете, они уже никогда не вернутся? — спросила я, запинаясь.

— О, миссис Рочестер, через время, один-два человека… Если поранит тигр или воспалятся глаза…

Я посмотрела на женщину у крыльца, которая, нагнувшись, взяла с земли горсть песка, пропустила его сквозь пальцы, отряхнула ладони и покачала головой.

— Я ухожу! — решительно сказала я, садясь в седло.