Он прекрасно помнил историю и хорошо знал, откуда пошли эти, с позволения сказать, сословия: в трудные годы, когда Империя вела изнурительные войны, отодвигая линию Лесного Пограничья к реке Л'Гениб, сюда, на Край Земли, посылали инвалидов и прочих неспособных к строевой службе. Продовольственного снабжения, разумеется, им не давали, зато разрешили заниматься земледелием и скотоводством. Неудивительно, что вскоре после этого в Империи резко упали цены на жемчуг — краевики, вместо того чтобы держать поморников в строгой изоляции, сами затеяли с ними контрабандную торговлю. В более поздние времена Империя немало сил положила, чтобы свести эту контрабанду к минимуму, но все же этот промысел существует и сейчас. И кого же в нем винить, если заставы задерживают всякого чужака, путешествующего без разрешения, а для краевиков здесь дом родной?..
Он не заметил, как за его спиной, внимательно прислушиваясь к словам и понимая только ту их часть, что являлась местным фольклором, а об остальном догадываясь, остановились два солдата-краевика, пришедших по своей нужде к сортиру. Они постояли, послушали, потом переглянулись и, не сговариваясь, в две ноги, дали Батену пинок пониже спины, вложив в него всю силу своих невысказанных чувств.
Батен взмахнул руками, пытаясь восстановить равновесие, и, не найдя точки опоры, скользнул в недочищенное им отверстие очка, тут же ударился о почти вертикальную, но все же имеющую какой-то наклон стену Обрыва, проехал вдоль нее, скользя по свежему слою дерьма и помоев, раздирая одежду о торчащие камни, попытался уцепиться рукой за подвернувшийся извитой стебель скального растения — рывок чуть не выдернул ему руку, а стебель тут же порвался, но все же падение несколько затормозил, — и, ускоряясь, заскользил дальше вниз, пока не плюхнулся в чавкнувшую от удара зловонную жижу…
«О Боги, утонуть в дерьме! Что за превратности судьбы!..»
Он погрузился в жижу с головой, окунулся, едва успев задержать дыхание, но тут ноги его коснулись твердого, он попытался оттолкнуться, поскользнулся и, едва преодолев вязкое сопротивление жижи, выбросил вверх руки.
Кто-то сильный схватил его за запястья, выдернул из дерьма, и Батен, ничего уже не чувствуя, упал на камни и потерял сознание.
ЗА КРАЕМ
Очнулся он — или, вернее сказать, очухался — не скоро. То есть он, конечно, чувствовал, что его тормошат, слышал недовольные голоса, отстранение ощущал, что его куда-то тащат, стаскивают с него одежду, обливают водой. Но при всем том Батен был совершенно безучастен к происходящему с ним. Вернее, с его телом. В голове не было ни одной мысли, и он просто позволял обращаться с собой, как с бесчувственной куклой. Понял он, что жив, только когда опустились сумерки. Он лежал нагишом на выстланном сухой травой полу небольшой, размером не более двадцати квадратных ярдов, пещеры, приспособленной, похоже, под временное жилище. Сам он лежал на нескольких стеганых одеялах, рядом стояли плетеные короба с какими-то припасами и два больших кувшина, закупоренных вместо крышек початками незнакомого растения. Неподалеку, на невысоком плоском камне, находилась не то масляная лампа, не то своеобразная жаровня — предмет был похож и на то, и на другое: сверху на нем горел толстый фитиль, освещающий низкие своды, а над фитилем крепился на специальной подставке пузатый чайник вполне привычной для Батена формы.
И еще в дальнем углу пещерки стояло что-то вроде небольшого шалашика — черный кожаный конус, натянутый на тоненькие рейки.
Со стороны входа, скорее — лаза, снаружи доносились голоса. Разговаривали двое. Батен невольно прислушался, но до него долетали только некоторые фразы, да еще произносимые с резким акцентом, так что Батен с трудом улавливал смысл разговора; говорили, кажется, о погоде.
Батен с полминуты полежал, осматриваясь и прислушиваясь к себе. Судя по ощущениям, с ним все было в порядке. Решив убедиться в этом, Батен откинул одно из прикрывающих его одеял и не успел приподняться, как случилось нечто страшное.
По пещерке пронесся порыв ветра, всколыхнувший пламя непонятной лампы, по стенам взметнулись тени, и Батен с ужасом увидел перед собой жуткую мохнатую морду с огромными горящими глазами, оскаленной раскрытой пастью, усеянной огромными желтыми зубами, блестящими от выступившей на них слюны. Батен выставил навстречу дьявольскому отродью руку, в которую тут же с огромной силой вцепились мощные черно-кожистые пальцы с когтями, не менее страшными, чем клыки. Его швырнуло на травяной пол и с силой придавило массивным мощным телом вскочившего на него верхом чудовища. Оно страшно, сипло зашипело, так что у Батена заложило уши, и распростерло над своей беспомощной жертвой огромные перепончатые крылья…
«Неужели это рыбоед? — отстраненно подумал Батен. — Тогда почему инвалид говорил, что у них нет крыльев?»
Все кончилось также неожиданно, как началось.
— Тхор, фу! — рявкнул кто-то, и жуткое видение исчезло. Сложились закрывавшие свет крылья, скрылись за сомкнувшимися вывернутыми наружу черными губами страшные зубы, горящие глаза погасли, ослабла сковывающая движения хватка, и Батен почувствовал легкость — дьявольское отродье, кем бы оно ни было, спрыгнуло с него и, оставив несостоявшуюся свою жертву в покое, неуклюже, но довольно споро засеменило к выходу из пещеры, где стоял окликнувший его человек.
Самый обыкновенный человек, только в странной одежде. Батен не видел ничего подобного. Стоящий на пороге пещеры неопределенного возраста светловолосый мужчина был высок и худощав — пятно сумрака из входа в пещеру за его спиной едва достигало его плеч. И силуэт его выделялся на этом фоне темным контуром, потому что одет он был, скорее даже — затянут, в черную кожу; Батен не удивился бы, если б кожа эта была сродни коже чуть не прикончившего его дьявола. (Позже он узнал, что так оно и было. Разведчики-кромники одевались в комбинезоны из кожи тех самых летучих обезьян — малп — которые были их непременными и верными спутниками и помощниками во всех их путешествиях. Правда, это были дикие их сородичи, которых называли хайрами.) Только в отличие от кожи животного одежда человека была часто простегана какими-то яркими, блестящими в свете успокоившейся лампы нитями. Стройность высокой фигуры несколько портили словно разбухшие в суставах члены и громоздкие, тяжелые даже на вид башмаки из серой кожи, очень похожей на шагрень, с блестящими металлическими ободами понизу.
Однако сам мужчина не считал, по всей вероятности, свою одежду и обувь неудобной или тяжелой. Он двигался в ней весьма ловко и совсем не скованно.
— Тхор, ах ты ублюдочное отродье летучей мыши, — грозно, но, как показалось Батену, с притаенной нежностью, вновь взревел пришелец. — Кто тебе велел вылезать из своего угла без спросу? Пшел на место!.. — И он сопроводил свой приказ приличной затрещиной; и снова Батену показалось, что это была не столько затрещина, сколько потрепывание животного по затылку — словно хозяин треплет по загривку свою любимую собаку, ласково, хоть и грубовато поощряя ее.
Так оно скорее всего и было. Животное повело себя совершенно по-собачьи: что-то гулко проворчав в ответ на упрек хозяина, оно все так же неуклюже-грациозно проследовало в дальний угол и, напоследок сверкнув на Батена укоризненным глазом, уселось там, прикрывшись своими огромными крыльями, вновь превратившись в шалашик, за который его и принял Батен поначалу.
