Должно быть, когда ковал металлическую сбрую, он выглядел очень страшным — весь покрытый сажей, распаренный как дьявол. Видать, поэтому Руфь с Холма черного дрозда убежала и не вернулась, чтобы съесть обед, который он поставил на ступеньки. Хотя еда была получше, чем накануне, — маисовый хлеб, на сей раз с диким луком, и овощи с подливкой. И все-таки на следующее утро тарелка была вычищена и стояла на столе. Все было съедено до крошки.
Руфь с Холма черного дрозда не готовила и не убирала в доме, но продолжала наблюдать за ним сквозь окошко бугристого стекла. Лисандер не поднимал глаз, не подавал виду, зная, что она глазеет на него. Наконец в один прекрасный день она показалась в двери кузницы. На ней были его старые штаны и белая рубаха, но через дым он мог видеть, что те самые красные башмачки были на месте.
— Как ты потерял ногу? — спросила Руфь.
Он ожидал чего угодно, но не такого вопроса. Это было грубо, никто не спрашивал о таких вещах.
— Ее откусила рыба, — ответил он.
— Да нет же, — рассмеялась Руфь.
Жар от железа опалял его ладони, руки, голову.
— Ты мне не веришь?
Он показал ей цепь, которую носил на шее, с нанизанными зубами палтуса.
— Я их выкашливаю, один за другим.
— Да нет же, — снова сказала Руфь, но голос ее был тише, как будто она обдумывала его слова.
Она подошла прямо к нему, и Лисандер почувствовал, как внутри его что-то шевельнулось.
Руфь с Холма черного дрозда положила левую руку в огонь и держала ее там, пока он не схватил и не оттащил ее прочь.
— Видишь? — Она показала ему свою руку.
Кожа на руке осталась прохладной и пахла как трава.
— Есть вещи, которых и я боюсь.
Люди в городе забыли о Руфи. И о том, как ей живется на ферме, они думали ничуть не чаще, чем вспоминали, как она неделями спала на пляже и как никто не предлагал ей помощи, пока Сьюзан и Эстер не озаботились ее положением.
Очень может быть, им не следовало вмешиваться, но они были слишком добросердечными, чтобы остаться равнодушными, но и умными они были тоже и не проболтались своим мужьям, как и почему Руфь с Холма черного дрозда оказалась на ферме Лисандера. По правде говоря, они сами почти позабыли об этом. А потом, в один прекрасный день, Эстер Вест обнаружила у своей задней двери полное ведро молока. Как оказалось, Сьюзан Кросби нашла у себя на крылечке то же самое — прохладное парное молоко, такое сладкое и такое сытное, что стоило выпить одну-единственную чашку — и целый день не хотелось пить ни капли.
Сьюзан предпочла не лезть в чужие дела, но Эстер оказалась куда более любопытной. Она не могла перестать думать о Руфи. Той ночью Эстер видела во сне черных дроздов и своего мужа, ловившего скумбрию у Мидл-Бэнкс. Когда она проснулась, ей ужасно захотелось попить еще свежего молока. И днем она направилась на ферму. Просто посмотреть, как там дела.
А там была Руфь, она скакала по полю на старом мерине Домино и учила его прыгать через бочку, пока коровы безучастно созерцали эту картину. Увидев Эстер, Руфь слезла с лошади и подошла встретить ее у ворот. Прошлой ночью сама Руфь видела во сне чай и иголки с нитками, готовые к работе, и женщину, которая одна поднимала трех сыновей, пока муж ее был в море. Она ждала Эстер, и ведро молока тоже поджидало в тени дуба. Молоко было еще свежее и еще слаще, чем обычно. Эстер выпила две полные жестяные кружки, прежде чем поняла, что Руфь с Холма черного дрозда плачет.
Лето близилось к концу, хотя все вокруг было еще свежим и зеленым.
— Что такое? — спросила Эстер. — Он заставляет тебя тяжко трудиться? Он что, совсем бессердечный?
Руфь покачала головой.
— Просто я никогда не получу того, чего мне хочется. Это невозможно.
— А что ты хочешь?
В воздухе пахло коровами, сеном и дымом из кузницы. С утра пораньше Руфь плавала в пруду за домом, и волосы у нее блестели. Она пахла как вода, и кожа у нее была прохладной даже при дневной жаре.
— Не имеет значения. Просто всегда, когда мне чего-то хочется, я этого не получаю. Неважно что. И так всю жизнь.
Когда Эстер уходила, из мастерской показался Лисандер Винн. Он опирался на свой костыль. Он тоже чего-то хотел. Ему еще и тридцати не было, от тяжелой работы руки и спина у него были очень сильными. Но внутри он чувствовал себя слабым, уязвленным, словно что-то острое царапало его изнутри.
— Что она вам сказала? — спросил он у Эстер Вест.
— Она боится, что не получит того, чего хочет, — сказала Эстер.
Лисандер обдумывал ее слова, пока заканчивал работу. Он обдумывал ее слова, пока готовил ужин — тушеное мясо с маисом и помидорами. Оставляя ужин для Руфи на ступенях лестницы, он положил там еще и записку.
«Я достану для тебя все, что ты хочешь».
Той ночью Лисандер представлял себе, что, несмотря на свое обещание, он не сможет дать Руфи то, о чем она попросит. Вдруг она попросит золота, а у него золота нет. Вдруг она потребует переехать в Лондон, на другую сторону океана. Или захочет другого мужчину, на двух ногах, который не выплевывает зубы палтуса, не боится дождя и воды в пруду. Но на следующее утро он нашел записку рядом с наковальней в кузнице. И оказалось, то, чего она вроде бы хочет, очень сильно отличается от всего, что он напридумывал.
«Достань мне дерево, на котором растут груши цвета крови. Точно такого же цвета, что и мои башмаки».
На следующий день Лисандер Винн впряг лошадь в фургон и уехал по Кингс-хайвей. Он выехал рано, когда коровы еще спали в поле, когда молчали дрозды и лисицы перебегали песчаную проселочную дорогу. Проснувшись, Руфь поняла, что он уехал, — из трубы в кузнице не вился дымок. Когда Эдвард Хастингс приехал подковать лошадь, никто не вышел ему навстречу. Руфь с Холма черного дрозда позаботилась о коровах, а потом зашла в кузницу. Она положила руку в золу — зола была еще теплая, последние красные угольки тлели со вчерашнего дня. Она подумала о красной траве и горящих деревьях, о своих родителях, умолявших спасти их. Она держала там руку, пока могла терпеть боль.
Его не было две недели, и он никогда так и не рассказал, где же все-таки был. Он только признался, что проехал через Провиденс и добрался до Коннектикута. Не сказал он и того, что, если бы понадобилось, был готов ехать и дальше. Он не поставил себе никаких временных границ возвращения. Он все ехал бы и ехал, даже если бы пошел снег, если бы сады стали такими белыми, что было бы невозможно отличить яблоню от сливы, виноградную лозу от шпалеры с глициниями на ней.
Лисандер посадил грушу перед домом. Пока он работал, Руфь принесла ему стакан холодного молока, и он выпил его одним глотком. Она показала ему свою обожженную руку, потом сняла башмаки и встала в траве босиком. Лисандер надеялся, что в Коннектикуте ему сказали правду. Последний фермер, к которому он приехал, был очень опытен с фруктовыми деревьями, его сад славился по всей округе. Когда Лисандер спросил о гарантии, старый фермер ответил, что часто то, что выращиваешь, вырастает как раз тем, чего ты хотел с самого начала. И еще он сказал, что между пунцовым и алым весьма тонкая грань. И что придется просто ждать и смотреть, что вырастет. И до следующей осени, почти целый год, Руфь так и не будет знать, будут груши красными или нет.
