— Я Катаэйн! — сердито воскликнула Ката.
Но отец ласково погладил её по голове — похоже, просил помолчать.
— Ты не изменилась, Умбекка, — только и сказал старик и повернулся, чтобы идти. — Пойдем, детка. Пора на ярмарку.
— Вот-вот, отведи её к её сородичам, — злобно процедила сквозь зубы толстуха. — «Катаэйн» тоже мне нашлась! Ваганское отродье! И думать тут нечего!
— Нет, Умбекка. Она — дочь Эйн, разве ты не видишь?
Развернувшись, старик повернул Кату лицом к Умбекке. Толстуха придирчиво оглядела девочку с головы до ног. Худенькая, резвая, возраст — пять циклов, черные волосы, перепачканная мордашка. Руки и ноги девочки были покрыты ссадинами и царапинами, юбчонка из мешковины едва закрывала бедра. И все же толстуха поняла: старик говорил правду.
Девчонка действительно была дочерью Эйн.
— Это оскорбление, — возмущенно прошипела Умбекка, задыхаясь от возмущения. — Надругательство над памятью её матери, слышишь?
— Слышу, Умбекка, я еще не оглох.
Ката с любопытством переводила взгляд с отца на толстуху и обратно. О чем это она толкует, эта женщина в черном платье? Люди из деревни вообще-то редко заговаривали с её отцом, а чтобы с ним кто-то вот так говорил, Ката никогда не слышала. Впервые в жизни девочка ощутила, как её мир — мир, который был ей так хорошо знаком, уходит у нее из-под ног.
— Папа? — встревоженно проговорила Ката. Но отец только рассмеялся:
— О Умбекка, ты все та же! Пойдем, детка. И он снова повернулся, намереваясь уйти.
— Ты грешник, Сайлас Вольверон! — крикнула ему вслед Умбекка. — Бог Агонис покарает тебя!
Старик перестал смеяться. Обернувшись к Умбекке, он отбросил капюшон. Мгновение толстуха смотрела на лицо старика: на жуткие шрамы, покрывавшие его щеки, на пустые, ввалившиеся глазницы.
— Можно ли покарать меня сильнее, Умбекка? — только и сказал старик. — А теперь прощай.
Женщина по имени Умбекка, провожая старика и его дочь взглядом, сжала в руке золотой кулон и произнесла молитву богу Агонису.
— Папа… — начала, было, Ката, когда они с отцом подошли к воротам кладбища. Но отец уже снова накинул на голову капюшон и решительно шагал вперед, мерно поднимая и опуская посох. Девочка могла бы задать ему много вопросов.
Но за воротами кладбища начинался другой мир. Городская площадь бурлила и шумела, запруженная полосатыми шатрами и разноцветными лотками. Ката бросилась вперед, позабыв о кладбище.
Мир ярмарки захватил ее.
— Папочка, пойдем скорее!
ГЛАВА 3 СИНИЙ МУНДИР! КРАСНЫЙ МУНДИР!
Фургоны племени ваганов уже два цикла подряд не наведывались в деревню, если не больше. В мрачные дни войны и еще целый цикл после нее в долине не видели ни одного вагана. Поговаривали, будто бы они ушли высоко в горы, а другие болтали, будто бы они и вовсе отправились в иной мир — некоторые верили в то, что ваганы это умеют.
Ката тоже верила в такое. Она шла рядом с отцом по проходам между ярко раскрашенными фургонами, крепко сжимала его руку и думала о том, как славно бы ей, наверное, жилось в том, ином мире. Толпа колыхалась вокруг, словно волны необъятного моря. Пахло благовониями, звенел смех, сверкало золото. Как зачарованная, Ката проталкивалась к размалеванным яркими красками лоткам, тянула ручонки к разноцветным ниткам бус и рулонам красивейших тканей.
— Купи мне это! И вот это!
Вдруг Ката отшатнулась. Ее напугали мальчик и девочка, сжимавшие в руках деревянные мечи. Смеясь, они пробирались сквозь лес ног взрослых людей. Около горы кокосовых орехов мальчик подобрал яркий мяч и радостно воскликнул:
— Нашел! — и победно подпрыгнул на месте. Отовсюду доносились крики:
— Сюда, милая!
— Налетайте! Налетайте!
Смех, шутки, радостные возгласы. Для Каты все это было чудесным, сказочным царством. Ей казалось, что куклы на полках вот-вот пустятся в развеселую пляску.
— Поди-ка сюда, милашка!
Кату манила к себе женщина-ваганка. Она стояла в проеме между двумя фургонами, затянутом занавеской, одетая в яркое платье с множеством оборок. Пальцы её были унизаны кольцами.
— Хочешь узнать свое будущее, детка?
Ката изумленно выдохнула:
— Мое будущее?
Женщина-ваганка рассмеялась. Кожа у нее была смуглая, темная, как ягоды бузины, — как будто она намазала себе лицо бузинным соком. В руке женщина держала дымящуюся трубку. Мундштуком трубки она указала на занавес, расшитый золотыми звездами.
Ката обернулась, нашла глазами отца.
— Папа, кто они такие?
Она спрашивала о ваганах. Ката догадывалась, что это очень странный народ, что в них есть нечто гораздо более необычное, нежели украшения, темная кожа и яркая одежда.
— Папа! — окликнула отца девочка.
Но старик молчал. Крутом шумела толпа, а он ни с того ни с сего погрузился в глубокую задумчивость. Все эти звуки и запахи вошли в него и пробудили воспоминания о том дне, когда он последний раз побывал на ярмарке. Все предстало воочию перед его мысленным взором. Золотые монеты, сверкавшие в потных ладонях, белая пена, стекавшая с боков серебряных пивных кружек.
О сладкий обман!
Сейчас Вольверон, который и тогда уже был немолод, не чувствовал и малой толики того, что чувствовала его дочь. Все это он видел и раньше, и, кроме того, он видел правду: потрескавшуюся, облупившуюся краску, подгнивший ковер, рытвины оспин на лицах бродяг. Но в тот день, в тот последний день, когда они пришли сюда, маленькая обшарпанная ярмарка преобразилась.
Эйн, его возлюбленная, должна была встретиться с ним на кладбище.
— Сюда, милочка!
На миг — так ясно, словно к нему вернулось зрение, старик увидел девушку, бегущую между надгробьями, сжимая в руке туфельки. Ее белое платье развевалось на ветру, подол отлетал назад и казался похожим на шлейф. Сгущались сумерки. Между могилами залегли черные тени. Старик ждал, притаившись под тисом. Упав в его объятия, девушка задохнулась от испуга. К её губам прилипли крошки печенья. Кукла, выигранная в состязании, упала на землю.
— Хочешь узнать свое будущее, детка?
Но даже тогда, сжимая девушку в объятиях, старик слышал, как, перекрывая веселый гомон ярмарки, где-то вдали стучат походные барабаны, как их грохот приближается к деревне по заросшей лесом долине.
Войско Синемундирников неумолимо приближалось.
Сайлас Вольверон умел видеть в темноте. Еще тогда, когда он был мальчишкой и глаза его были подобны зеленым озерам и сверкали так, как теперь сверкали глаза Каты, он мог с закрытыми глазами ходить в темноте. Все Диколесье, все его извилистые корни и колючие ветки запечатлелись в сознании Сайласа так, словно были выгравированы на стали. Однако потеря зрения стала для него ужасной утратой, и ничто не могло сравниться с тем кошмаром, который он увидел тогда, когда был еще зряч.
