— В джунглях всегда знаешь, где ты находишься.
— Поторопись на поезд, — сказал Ронни и пожелал мне удачи.
Вместо этого я поторопился на автобус, поскольку это было намного дешевле. На остановке автобуса у станции Ридинг меня встретила дрожащая от холода молодая женщина, одетая в пальто на подкладке и вязаную шляпку. Изучив меня взглядом, медленно переходившим от ботинок через лыжный костюм к моим темным волосам, она пришла к заключению, что я был, как она выразилась, «писателем».
— Вы писатель, — произнесла она голосом властным, но довольно дружелюбным.
— Джон Кендал, — поклонился я.
— А я Мэкки Викерс. Мэкки, эм, э, ка, ка, и, — произнесла она свое имя по буквам. — Прошу не путать с Мэгги. Что-то ваш автобус опоздал.
— Плохие дороги, — извиняющимся тоном ответил я.
— За городом они еще хуже, — предупредила она.
Было темно и ужасно холодно. Она повела меня к видавшему виды автомобилю, напоминавшему джип, припаркованному не так далеко, и открыла заднюю дверь.
— Положите багаж сюда. По дороге мы можем встретить кого угодно.
В автомобиле сидело уже четверо; казалось, все они очень замерзли, и поэтому, когда я наконец появился, вздохнули с облегчением. Я уложил свой багаж и забрался в машину, в тусклом свете я увидел две фигуры, которые потеснились, уступая мне место на заднем сиденье. Мэкки Викерс уселась за руль, завела двигатель, отпустила тормоз. Мы тронулись и влились в поток машин. Ласковые потоки теплого воздуха из обогревателя заполнили салон.
— Этот писатель говорит, что его имя Джон Кендал, — сообщила Мэкки, ни к кому конкретно не обращаясь. Это представление не произвело ни на кого особенного впечатления.
— Мужчина, сидящий около вас, является правой рукой Тремьена, — продолжала она, — а рядом с ним его жена.
Тень мужчины рядом со мной промолвила:
— Боб Уотсон.
Его жена хранила молчание.
— Рядом со мной, — сказала Мэкки, — Фиона и Гарри Гудхэвен.
Ни Фиона ни Гарри также не произнесли ни слова.
Напряжение, повисшее между нами, исключало с моей стороны всякую попытку поддержать беседу, даже если бы я этого хотел. Но это не имело никакого отношения к температуре. Казалось, сгустился сам воздух.
Несколько минут Мэкки молча вела машину, сосредоточив все свое внимание на покрытой снежным месивом дороге, идущей на запад от станции и освещаемой слабым желтым светом фонарей. Машин было много, и двигались они очень медленно. Мы попали, в пресловутый час пик, когда они ползут одна за одной, помигивая красными тормозными огоньками. Водители же в это время особенно нелюбезны друг с другом.
Неожиданно Мэкки повернула ко мне голову, ибо я сидел как раз позади нее, и сказала:
— Не очень-то мы веселая компания. Весь день мы провели в суде. Нервы у всех на пределе. Уж вы как-нибудь примиритесь с этим.
— Не беспокойтесь, — сказал я.
Но слово «беспокойство», произнесенное мной, явно было не к месту.
Как бы выпуская собственные пары, Фиона громко сказала:
— Я не могу поверить, что ты оказался таким дураком.
— Оставим эту тему, — попросил ее Гарри; он, видимо, уже неоднократно слышал об этом.
— Но ты же сам чертовски хорошо знаешь, что Льюис был пьян.
— Это ничто не оправдывает.
— Но это многое объясняет. Ты отлично знаешь, что он был пьян.
— Все говорят, что он был пьян, — голос дышал убежденностью. — Но я этого не знаю. Не так ли? Я не видел, чтобы он много пил.
Боб Уотсон, сидящий рядом со мной, выдохнул:
— Лжец.
Но Гарри его не услышал.
— Нолана посадят в тюрьму, — с горечью пожаловалась Фиона. — Ты это понимаешь? Ему грозит тюрьма. И все это из-за тебя.
— Ты не можешь этого знать, — возразил Гарри. — Суд пока еще не признал его виновным.
— Но признает, разве нет? И это будет твоя вина. Черт побери, тебя же приводили к присяге. А ведь все, что от тебя требовалось, это сказать, что Льюис был пьян. Теперь же присяжные думают, что он не был пьян и вполне может все вспомнить. Они думают, что он лжет, когда говорит, что не может вспомнить. Боже всемилостивый, вся система защиты Нолана строилась на том, что Льюис не может вспомнить. Как же ты мог оказаться таким дураком?
Гарри молчал. Атмосфера сгустилась еще больше, хотя казалось, что это уже невозможно. Я чувствовал себя зрителем, который, просмотрев половину фильма, не может уловить сюжет.
Мэкки, храня свое мнение при себе, повернула с Грейт Уэст-роуд на шоссе М4 и еще долго ехала в западном направлении по темной и пустынной дороге среди заснеженных холмов; в лучах фар поблескивали снежинки.
— Боб говорит, что Льюис был пьян, — продолжала настаивать Фиона, — а он уж должен знать, именно он занимался напитками.
— Тогда, может быть, присяжные поверят Бобу.
— Они верили ему до тех пор, пока ты своими показаниями все не испортил.
— Им следовало бы вызвать тебя в качестве свидетеля, — защищался Гарри. — Тогда бы ты смогла показать под присягой, что он был в невменяемом состоянии и его пришлось отскабливать от ковра.
— Он не был в невменяемом состоянии, — вмешался Боб Уотсон.
— Держись подальше от этого дела, Боб, — бросил Гарри.
— Извини-и-и, — опять на выдохе сказал Боб Уотсон.
— Все, что от тебя требовалось, это показать под присягой, что Льюис был пьян, — голос Фионы дрожал от гнева. — Это все, что от тебя просила защита. Но ты же не сделал этого. Адвокат Нолана готов был убить тебя.
— Ты сама не должна была отвечать на вопросы прокурора. Ты слышала, он спросил меня, откуда я знаю, что Льюис был пьян. Я что, делал ему алкогольно-респираторный анализ, анализ крови и мочи? На чем я мог основывать свои суждения? У меня что, есть медицинская практика? Ты слышала его. Каждое слово. Как я мог видеть, сколько он выпил? Откуда я знал, что он пил? Разве я когда-нибудь слышал, что Льюис хотя бы раз прежде отключался после выпивки?
— Это было недопустимо, — заметила Мэкки.
— Ты позволил прокурору вить из себя веревки. Ты выглядел полнейшим дураком… — продолжала нападать Фиона с неутихающим гневом.
Мне становилось немного жаль Гарри.
Мы доехали до перекрестка Чивли, съехали с автострады и повернули на север, выезжая на магистраль А34, ведущую к Оксфорду. Мэкки со знанием дела предпочитала расчищенные основные дороги езде через горы, хотя, судя по карте, этот путь был длиннее. Я всматривался в окружающую местность и размышлял о том, что такой умный человек, как Тремьен, должен был хорошо представлять себе, где ему обосноваться, в особенности учитывая, что окрестности нижнего Беркшира, где мы сейчас проезжали, — это известная глухомань.
