Вдруг словно из ничего посередине этого странного действа возник человек в длинном белом балахоне. Но меня крайне испугало вовсе не его внезапное появление. Когда он повернул свою голову в мою сторону, я увидел, что у него нет лица.
В руке он держал что-то, что выглядело как поводок или цепочка и излучало сияние еще более сильное, чем мигающие звезды вокруг. Завороженный всей странностью своего собственного сна, я медленно приблизился к человеку без лица, который теперь начал раскачивать сверкающую петлю как маятник. Он заговорил со мной мягким тоном, который я, без сомнения, приписал бы самому милому из всех ангелов. В прямом смысле слова волшебный голос, мягкий, как нежнейший бархат, и приятный, как завершающий аккорд арфы. Хотя в глубине души я понимал, что не стоит доверять этому нереальному голосу, я все же позволил ему убаюкать себя и сделал все, что он велел мне.
— Подойди сюда, дитя мое, — соблазняюще пригласил мужчина без лица. — Подойди ко мне, взгляни, что у меня для тебя есть.
Я остановился и как зачарованный посмотрел на него снизу вверх. В его руке блеснул серебряный ошейник, усыпанный тысячью переливающихся алмазов. Ничего более прекрасного и драгоценного я не видел в своей жизни. Обычно ошейники вызывали у меня отвращение, и я категорически отказывался их носить. Но это колье было прямо-таки откровением. Бриллианты ослепили мне глаза, так что они заболели. Человек без лица наклонился надо мной и поднес ошейник к моему носу.
— Ну, как ты это находишь? — мягко обратился он ко мне. — Действительно красивая вещь, не правда ли? Понравится ли тебе носить ее? Смотри, я дарю это тебе! Просто так…
И прежде чем я успел произнести хоть звук, он одним махом надел мне на шею эту драгоценность и застегнул замочек. Но пока я еще был ослеплен и занят осознанием свалившегося на меня огромного счастья, краски вокруг начали постепенно сгущаться. Сперва белое стало серым, а постепенно и совсем черным. Лишь теперь я заметил, что от ожерелья шла ржавая цепь, конец которой держал в своих руках человек без лица. Пока вокруг нас распространялась эта подавляющая темнота и все сверкающие звездочки гасли, он дергал за цепь. Ожерелье, которое превратилось в петлю, затянулось у меня на шее и сдавило горло.
Я сопротивлялся, кричал изо всех сил, пытался молить о пощаде человека без лица. Но делал только хуже — петля затягивалась все крепче. Через несколько секунд мне больше нечем было дышать и я начал дергаться в конвульсиях. Человек без лица натянул цепь еще сильнее и потянул меня вверх, так что я потерял землю под ногами от удушающей боли в горле.
Хрипя, осознавая скорую смерть, я взглянул в этой безбожной темноте в пустоту, где должно было находиться лицо. Вдруг там вспыхнули два фосфорических желтых глаза. Это были глаза, подобные моим, и они плакали. Слезы, величиной с жемчужину, вытекли из них и медленно-медленно покатились к полу, как спускающиеся воздушные шары. Теперь я знал, откуда шли этот визг и вой. Но разве это имело какое-то значение? Петля стянулась на горле, и запас кислорода, который оставался в моих легких, иссяк. Все вокруг начало гаснуть, картинки сменяли одна другую, как в калейдоскопе. Я умер, так и не раскрыв тайну моего сна.
Когда я снова вернулся в мир бодрствующих, то хотел было закричать. Но в горле совсем пересохло, что и объясняло, почему мне приснилась смерть от удушения. Сердце билось как сумасшедшее, словно я только что принял участие в марафоне, и все мое тело было так напряжено, будто оно между делом побывало под прессом для металлолома. Я так четко видел перед собой эти плачущие глаза. Стыдливые, измученные, израненные глаза. Одновременно я знал: это были глаза убийцы. Но почему он плакал?
Я неуверенно оглянулся вокруг, чтобы удостовериться, что Густав и Арчи не придали комнате ту странную обстановку кладбища. Это было смешно, но лишь подтверждало, насколько прочно закрался кошмар в мое подсознание. Потом ужас постепенно прошел. Ничто не изменилось. Спальня выглядела все так же, словно являлась отвратительным шедевром художника-шизофреника, удостоенного награды.
Хотя кровь и без того быстро бежала по жилам, я все же последовал неприятной, но незаменимой привычке разминать мускулы, поднялся, позевывая, выгнул спину, потянулся и вытянул с силой передние и задние лапы.[6]Я хотел было приступить к программе умывания, как отвратительная башка просунулась через щель широко открытой балконной двери.
Изуродованная мордочка монстра не была создана для того, чтобы отражать эмоциональные переживания, но в этот раз на его ошпаренной физиономии отразилась глубокая озабоченность. Правда, он приложил все старания, чтобы скрыть это; он постарался изобразить рутинный взгляд «инспектора» на то место, где он привык мочиться. Однако уцелевший, теперь сильно дергающийся глаз и прижатые уши выдавали и страх, и беспокойство. Тем не менее он разыгрывал передо мной безразличие и не удостоил меня сперва даже взглядом.
— Опять жмурик? — спросил я.
Монстр был более чем удивлен, но уже в следующий момент снова овладел собой и принял стоическое выражение — просто Хэмфри Богарт.
— Да, жмурик, — признал он через короткое время.
Я выбросил правую заднюю лапу наверх, как выкидной нож, и начал чесать себе шею.
— Кого же на этот раз унесли из нашего Богом забытого угла? Стой, подожди-ка. Речь о парне, верно? Как и другие четыре трупа?
Теперь он не пытался скрыть удивление.
— Черт побери, да! Откуда, тысяча чертей, ты знаешь?!
— Ах, это лишь всего предположение.
Шея была достаточно промассирована. Я принялся за грудь, тщательно вылизал шкурку языком. Между тем я кусал шерсть снова и снова и вычесывал таким образом паразитов.[7]
