– Люцифер Бокс! Ха! Ужель давали когда-нибудь мошеннику более уместное имя? Вы просто дьявол, сэр. Сам дьявол!
Я пригнулся, избежав удара кулаком, и умудрился нанести ему неплохую плюху сбоку. Противник мой зашатался и почти упал на предательский пол.
– Светоносный, уверяю вас! – закричал я. Кровяное давление мое поднялось вместе с кулаками, пока я описывал круги вокруг него. – Да Люцифер был самым ярким и самым прекрасным из всего сонма ангелов. Пока это дряхлое божество не иззавидовалось и не изгнало его!
В ответ на мою реплику он зарычал и исхитрился с тошнотворной силой двинуть меня по ребрам.
Закричав от боли, я упал – в легких не осталось воздуха. Мои колена ударились об пол с треском переломанной птичьей вилочки.
Он подошел ко мне и схватил меня за волосы.
– Светоносный! Что вы принесли моему дому, кроме несчастья и позора. Ей-богу, сэр, я не успокоюсь, пока не вышибу из вас дух!
Я ошарашенно помотал головой:
– Кто… кто вы?
Он насмешливо улыбнулся – его усы теперь свисали, огибая красный рот, как у китайца.
– Я Мопсер, сэр. Майор Страннопут Мопсер.
– А, – только и сказал я.
– И моя дочь… вы обесчестили мою малютку Авриль, вы разрушили ее жизнь.
Я вздрогнул, когда он туже прихватил мои волосы. Воспоминания нахлынули на меня, как холодная вода из латунного тазика турка. Прием несколько месяцев назад. Бледноликие поэты, потрепанные художники – великолепные отбросы богемной лондонской жизни. И девушка. Девушка с собачьей фамилией и телом богини. Авриль Мопсер. Я помню балкон, лунный свет, шепот и что-то очень неприличное в рододендронах.
А теперь – ее папаша. Он поднял огромный кулак, отвел его назад. Я затуманенным взором смотрел, как кулак летит мне в лицо.
Потом раздался странный громкий лязг, и Мопсер рухнул на пол: его потухшие глаза закатились, а голова обмякла, как у тряпичной куклы.
Я поднял голову и увидел своего друга, который стоял над бесчувственным майором, в его правой руке все еще звенел чеканный турецкий чайник.
– Чудоу… – простонал я.
– Именно так, черт побери! – воскликнул он, взяв меня за руку и помогая подняться.
IV. Гости
В тот вечер, который по-прежнему был влажным, как воздух в парилке, я закутал свое изувеченное тело в японский халат, расшитый подсолнухами и купленный на деньги, которые мне стоило бы потратить на краски. Или на еду. Или на билет до Континента, где можно скрыться от разъяренных отцов.
Мы с Чудоу распрощались сразу, как вышли из бань, и я быстро связался с Домработниками. Далила, которая всегда была душой этого подразделения, убедила меня, что, хотя подобные дела не входят в компетенцию департамента Джошуа Рейнолдса, она «все ыстрыйт», и Майор Страннопут будет «выныжден» от своих планов отказаться. Какой смысл обладать властью, если нет возможности ею злоупотребить?
Потом я завернул портрет достоп. Эверарда Льстива (подарок его скорбящему семейству) и начал обдумывать предложение Криса Чудоу, касающееся уроков изобразительного искусства. Он помогал этим одиноким старым чудикам, которым в жизни не хватало острых ощущений, скоротать время после обеда и попутно избавлял их от наличности. Почему бы мне не сделать то же самое? На самом деле, почему бы мне не сделать больше? Престижный адрес. Привлекательный молодой художник! Горы соверенов, которые я могу выжать из этих легковерных дурачков! Я мог бы позволить себе замену Тополу, не дожидаясь милости от Рейнолдса. Конечно, придется тут немного убраться, но дело того стоит!
В итоге я разместил маленькое объявление в «Таймс», «Пэлл-Мэлл Газетт», «Баджетс» и нескольких других листках, сделав так, что предложение выглядело вполне прилично, – допустил лишь небольшой намек на la vie bohème[13], чтобы вызвать интерес тех, кто жаждет треволнений.
Потом я вызвал служанку, чтобы привела дом в божеский вид. Я намеревался сам надзирать за процессом, однако не смог вынести ее осуждающих взглядов и бесконечного цыканья, когда она выгребала из руин моей студии старые воротнички и немытые тарелки, а потому решил пойти и инвестировать деньги, которых у меня не было, в новые шторы. Я подобрал весьма забавные безделушки, которые моим ученикам, возможно, будет интересно рисовать, и добавил в эту кучу стеклянный глаз Эверарда Льстива – эдакий налет готики.
После этого, с весьма впечатляющим старанием я замаскировался под сурового газетчика (здесь потребны всего лишь ужасный костюм, котелок и фальшивые усы) и позвонил в дом покойного профессора Эли Вердигри в Холланд-Парке.
Дом являл собой обитель скорби: во всех нишах цвел, а со всех перил свисал черный креп, венок из каких-то вонючих фиолетовых цветов обрамлял весьма посредственный портрет великого ученого кисти моего друга Чудоу. Изображен был и впрямь очень дородный мужчина с любопытными, широко расставленными глазами и подбородком с ямочкой, выдающимся вперед настолько, что он походил на Габсбурга.[14]
Под предлогом того, что я собираюсь писать панегирик для «Пэлл-Мэлл Газетт», я был допущен для аудиенции в заставленный мебелью кабинет.
– Боюсь, вам придется общаться со мной, – сказал высокий молодой человек, такой же толстый, как и его отец, и жестом пригласил меня сесть. – Моя бедная мама совсем не в себе.
– Так это было очень неожиданно? – прошептал я, густым слоем размазывая по голосу сочувствие, как краски по холсту.
– Совершенно. – Он рассеянно потеребил черную повязку на рукаве. – Мой отец ни дня не болел за всю жизнь.
Я кивнул и записал это в блокнот.
– А что говорят врачи?
Вердигри-младший пожал плечами:
– По-моему, они в растерянности. Какой-то приступ, за которым последовала кома и… ну… смерть.
– Боже мой. «Газетт» приносит вам свои искренние соболезнования.
Молодой человек горестно шмыгнул носом и посмотрел на меня.
– Все были очень удивлены, не только врачи. Семья. Его друзья и коллеги.
– А похороны?…
– Были позавчера. Это было… ну… Все уже кончилось.
Я одарил его печальной улыбкой.
– А вы не могли бы рассказать мне, над чем работал ваш отец?
Уголки губ Вердигри опустились.
– Честно говоря, вряд ли. Я непроходимый тупица во всем, что касается папиных работ. Если подождете, я принесу вам книгу.
– Я был бы вам очень обязан, сэр.
Пока его не было, я быстро обследовал стол и камин. Судя по всему, в камине ничего не жгли, но на столе я заметил большой ежедневник. Я пролистал его. Что я искал? Ну, что-нибудь необычное, скорее всего. Но не удалось обнаружить ничего, кроме записей о скучных делах Вердигри, да и дальнейший осмотр кабинета не дал никаких результатов. Стены были сокрыты под книжными полками и какими-то невыразительными пейзажами, с которых явно пора было стереть пыль. Я аккуратно закрыл ежедневник, стряхнул лиловую пыль, которая налипла на рукав, и метнулся к креслу.
