Взялись за руки!
Разогнавшись от противоположной стены, я пригнулся и метнул тело туда, где виднелась наибольшая брешь, но пацаны, приняв игру, тут же сомкнулись. Две последующие попытки окончились тем же.
- Садитесь, товарищи. Ваша взяла, - я вытащил пачку и пустил её по рукам. – Вот так и служить надо. Самолётов много, лётчиков тоже, а советское небо – одно на всех. Мы победим, если никакой буржуйский самолёт не прорвётся через наш заслон. Поэтому важна не просто сумма усилий. Каждый на своём месте несёт ответственность за общее дело. Если всего один бомбардировщик с водородной бомбой пролетит к Ленинграду или Москве, даже представить не хочу, что случится. Скоро начнутся вылеты. Будем стараться, чтоб из нашего взвода никто не был отчислен!
- Кроме Бушнева, Шпанько и Ошуркова, - напомнил Дергунов.
- Их считаю предателями Родины, - я закусил удила. – Что морду мне начистили, оно полбеды, уже почти всё зажило. Но держать в ВВС офицера, способного ударить старшего по должности, пусть это лишь помощник комвзвода, никак нельзя. Государство им выделило всё – место в казарме, питание, форму, обучение, рассчитывало на них. Трое мудаков просрали свой шанс выйти в люди. Подвели не только себя, а ещё государство, партию и народ. Лучше бы на их места другие парни поступили, порядочные. И мы с вами виноваты – вовремя не одёрнули, не поставили на место. Довели дело до ЧП. Баста! Больше никаких шалостей. Вместе осваиваем МиГ-15, затем МиГ-17 и осенью разлетаемся по частям службы.
Наверно, далеко выскочил за формализованный протокол комсомольских собраний, предшественник такого, думаю, не позволял. Но после инцидента оставлять дело как прежде – неправильно.
На этом время собрания вышло.
- Юра, может, здесь скурим твои папироски? Дубак на улице, - катнул пробный шар Дергунов. – Ты точно не будешь?
- Мне доктор Сарнов объяснил: после черепно-мозговой травмы не нужно курить. Да и потом тоже. Знаете, как-то в редакции журнала «Крокодил» сотрудников задрал табачный дым. Мало того, что почти все дымят, так и посетители заходят с соской в зубах. И один из фельетонистов или, там, карикатуристов придумал плакат: «Капля никотина убивает лошадь!», внизу приписка: «просьба убивать лошадей в коридоре». Так что, товарищи курсанты, прошу надеть шинели и спуститься к грибку на отведённое для курения место.
Бородатая лошадиная шутка, где её слышал – не помню, разрядила обстановку, накалённую после патетического спича про воинский долг и посыпания пеплом головы из-за трёх хулиганистых дедушек. Взвод ссыпался на первый этаж и оттуда на улицу, я пошёл со всеми и стал с наветренной стороны, чтоб меньше вдыхать табачный дым. Желание сунуть папиросу в рот, довольно сильное в первые два дня, постепенно ослабевало.
В роте выражение «убьём лошадку» в значении «пойдём покурим» приобрело устойчивость. Ну а я с каждым днём убеждался, что встроил себя в гагаринский курсантский коллектив, пусть не добился полного сходства с предшественником, но уж точно не кажусь сокурсникам американским шпионом в обличии Юры.
Скорее бы в часть, где никто не видел прежнего Гагарина! Короткий отпуск после выпуска и до прибытия к месту дальнейшего прохождения службы я точно не использую для поездки домой. Разве что, оттрубив год-два в полку, тогда на слова родителей «ты изменился, сынок» без особого смущения отвечу «да».
А если не возьмут в отряд космонавтов? Грусть-тоска.
Ничего. Мне двадцать три. Что-нибудь придумаю.
Глава 3
3
На курсантское жалование не шиканёшь и не разгуляешься. Наступила весна, в стенах училища меня натурально нагнала клаустрофобия, хотелось наружу. Нет, конечно, не та патологическая боязнь закрытого пространства, иначе не стремился бы забиться в крохотное яйцо спускаемого аппарата «Восток-1». Дело в другом. Я – лётчик, чёрт побери, что в прошлой жизни, что в нынешней, небо – мой дом, а не несколько зданий, зажатых между улицами Челюскинцев, Советской и берегом реки. Конечно, есть стадион, где мы гоняем мяч, даже зимой по снегу, и гимнастические снаряды, но тесно, тесно…
И я начал пользоваться увольнениями по воскресеньям, кроме дней, когда заступал в наряд по кубрику, по кухне или в караул. Где-то в конце марта шагали с Дергуновым по Комсомольской в сторону центра, под сапогами скрипел снег, он сходит здесь лишь в апреле, и прикидывали, что можем себе позволить на курсантские рубли – отправиться в кино или съесть по мороженному, Юрка ещё папирос должен был прикупить.
Курсанты смолили только самые дешёвые – «Север», он не всегда был в продаже, чаще «Беломор», два рубля двадцать копеек за пачку, в которой было двадцать пять штук. Сам процесс употребления напоминал целый ритуал: достав папиросу, курильщик непременно разминал слежавшийся табак, затем дул в гильзу, чтоб выпавшие из набивки крошки вернулись на место и не ссыпались в рот. Потом сминал гильзу, чтоб оба залома оказались строго перпендикулярны друг другу.
В увольнительной можно было дымить, не скучившись в курилке под грибком, а важно вышагивая и стреляя глазами в сторону девичьих глаз. В двадцать или чуть старше, едва оставив детство позади, парни с «Беломором» в зубах казались себе взрослее и увереннее.
Мой друг обожал эквилибристику с бычком во рту, удерживал гильзу зубами, периодически перехватывая губами, чтоб сделать затяжку, перебрасывал её из правого уголка в левый. Даже бумагу сминал ухарски и по-своему, загибая папиросу вверх. Дым пускал кольцами, при виде патруля прятал бычок в левом кулаке.
Посматривая на его узкое веснушчатое лицо, я давил усмешку. Даже усы ещё толком не начали расти, что-то скребёт на физиономии раз в неделю, а туда же – взро-ослый. Не то что секса не познал, оно не удивительно, в СССР секса нет, большинство во взводе – девственники, но не целовался ни разу, хоть парень видный, вдобавок военно-романтической профессии. Но – робел при заходе на посадку, улетал на второй круг, а там, глядишь, полоса другим занята.
Сегодня Юра решил, что сплоховал как раз я.
- Гляди! Вон навстречу парочка фланирует. Валя, вроде бы. Ты же к этой цыпе несколько месяцев бегал. А пушкарь увёл. Отрихтуем его?
Серьёзная круглолицая барышня в длинном тёмном пальто и белом платке явно смотрела на меня. Симпатичная, ничего не скажешь. Низенькая даже по сравнению со мной и, конечно, нимало не похожая на всяких моделей женщин, ставших привычными по ящику двадцать первого века, приятная своей натуральностью.
Она тоже узнала нас. Смутилась? Расстроилась? Я не знал, как истолковать выражение её лица, стопудово не
