колеса, словно караваи ржаные, не крутятся. Приходится вылезать и толкать.
— Сыро — это даже и хорошо, — продолжал Ухтомский. — Все по домам сидят.
На мой взгляд, крестьянину и без дождя положено сидеть дома. Все, что можно убрать — убрали, озимые еще в августе посеяли.
С грехом пополам одолели версту минут за двадцать. Пешком быстрее.
В деревне Борок нас никто не ждал. А мне нужна изба, чтобы развернуть в ней «полевой штаб». Пристав это знал и, не спрашивая, уверенно направил коляску к одному из домов, стоящему на отшибе.
— Знакомец здесь мой живет, — сообщил Ухтомский. — Игнат Сизнев. Вдовец, дочка у него одна, сам девке и за мамку, и за папку. Дочь у него толковая, школу грамоты окончила, по хозяйству отцу помогает. У Сизнева попросторнее, у него мы допросную и устроим. В другую избу пойти — там от народа не протолкнешься, а выгонять, вроде неловко.
— Сизнев — он не родственник того Сизнева, у которого лошадь? — поинтересовался я.
— Так тут и живут одни Сизневы, Терехины да Паромоновы. Все друг дружке кем-то приходятся. Сизнев Игнат — он только по сословию крестьянин. Живет в деревне, работает в городе, на складе железоскобяных изделий купца Высотского. Что для здорового мужика две версты пройти? Тьфу. Он и хлеб давно не растит, огород только, из живности одна коза.
Невольно улыбнулся, услышав фамилию купца. Когда услышал впервые, посчитал, что Высоцкий. Но нет, этот Высотский.
Ухтомский слез с коляски и постучал в двери.
— Тятеньки дома нет, — отозвался из-за дверей девичий голос.
— Нюшка, открывай, — потребовал пристав. — Тут полиция, а еще начальник из города.
Дверь открылась и на пороге возникла невысокая девочка. Нет, уже не девочка, но еще и не девушка. Угловатый подросток лет тринадцати или четырнадцати. Простоволосая, одетая в юбку и темную блузку.
— И что надобно? — с недовольством поинтересовалась девчонка, нисколько не тушуясь появлению полиции. И никакого страха в голосе.
— А надобно нам, уважаемая барышня, такое место отыскать, чтобы ваших односельчан допрашивать, — слегка насмешливо сообщил я. — У вас, говорят, просторнее будет, нежели у других.
Ждал, что барышня скажет — мол, в другую избу ступайте. Но нет, все-таки не решилась. Зато эта пигалица, смерив нас строгим взглядом, заявила:
— Подождите маленько, дорожки скатаю. Натопчете, стирай их потом.
Мы с приставом только переглянулись. Но ждать за порогом не стали — дождь идет, вошли внутрь, скромно помялись у входа, дожидаясь, пока аккуратная хозяйка не уберет половики.
Девчонка, складывая свернутые в рулоны дорожки друг на друга и утаскивая в угол, ворчала:
— Вчера убирала, сегодня опять убирай…
Дом Игната Сизнева внутри такой же, как все прочие. Образа в углу — мы с полицейскими дружно на них перекрестились, русская печь, стол, пара сундуков и лавки вдоль стен. Еще кросна — деревянный ткацкий станок.
Но кое-что отличало эту избу от других. Лавки застелены не привычными взору половиками с поперечными полосками, а с изображениями цветов, диковинных птиц и рыбин.
— Красиво, — похвалил я работу. — На такие половики и садиться жалко. Их только на стенку вешать, любоваться.
— Ох, не смешите барин, — усмехнулась девчонка. — Кому такое добро нужно?
— Не сама ли ткешь? — полюбопытствовал я, кивая на кросна.
— Сама только простые половики тку, что у всех, — отозвалась Нюшка, потом вздохнула: — Мамка-покойница мастерицей была. Смеялись над ней — мол, зачем тебе диковины всякие, она отвечала — красивше так.
— Может, уступишь? — поинтересовался я, не слишком хорошо представляя — куда дену эти половички?
— А сколько дадите? — быстро спросила девчонка, прищурив глазенки.
— Сколько обычный половик стоит? — спросил я у пристава.
Но тот лишь пожал плечами, неуверенно ответил:
— Может двадцать копеек, может и пять.
— Это от длины зависит, — вмешалась Нюшка. — Если длинный, во всю избу — так двадцать, а вполовину — гривенник.
Решив, что покупку следует отложить, махнул рукой:
— Потом поторгуемся, когда дело сделаю.
В доме тепло, поэтому снял с себя и плащ и шинель. Пристроив фуражку на деревянный гвоздик, уселся за стол и положил рядышком папку.
— Антон Евлампиевич, приступим, — кивнул я приставу. — Вначале коневладельцев доставьте — Федора Сизнева и Гаврилу Паромонова. Тащите по очереди, с кого начинать — без разницы.
— А с этой козой что? — спросил пристав. — Выгнать пока?
— Чего это, меня из собственной избы гнать? С места не двинусь! — возмутилась девчонка, изрядно меня насмешив. Нет, определенно не вписывается барышня в стереотип о забитых крестьянках.
— Тебе бы, коза-дереза, юбчонку задрать да ремешком поучить, — беззлобно сказал пристав, посмеиваясь в усы.
Думаю, лупить девчонку ремнем Антон Евлампиевич не стал бы, но из дома выгнал.
— Нюша, это ведь Анна? — уточнил я на всякий случай. Посмотрев на девчонку, спросил: — Аня, ты понимаешь, что на допросах посторонним нельзя присутствовать?
— А что я услышу? — фыркнула девчонка. — Про то, как наши мужики конокрада убили? Так это все знают, потому что либо сами били, либо смотрели, как другие бьют. Все, кроме тятеньки. Он в ту ночь на складе товары принимал — привезли поздно, а там и утро настало. Вчера вечером поздно пришел, поужинал, поспал и опять в город.
Ишь, мартышка, отцу алиби обеспечивает. Умная девочка. Сказал бы, что далеко пойдет, но не стану. Куда пойдет? В лучшем случае, замуж она пойдет не за нищего крестьянина, а за ремесленника или мелкого торговца. Уверен — с такой женой, торговец в гильдейские купцы выйдет.
— Понимаю, что ваш это дом, но придется тебе Анна Игнатьевна сходить погулять, — твердо сказал я. — Или боишься, что половички красивые украду? Обещаю — как все закончим, половички куплю и цену хорошую дам.
— Все не отдам, — сразу же заявила девчонка. — Продам штук пять, остальные на память о мамке оставлю.
Сунув ноги в сапоги (вот-вот, не лапти обула!), накинув какую-то кацавейку, Нюшка уже на выходе спросила:
— Вы, барин, учителем не желаете стать?
— Учителем?
Признаться, малость опешил от такого вопроса. Учителем был в той жизни и, как говорят, неплохим.
— Вы, барин, очень толково все излагаете, убедительно. Мне с вами даже спорить не хочется. А наш Никита Сергеевич, что в школе грамоты вместе с
