Я об этом совсем забыла, и сейчас глаза, щеки и виски под пластырем горели, как от кислоты.
— Повернись. Дыши глубже, тогда успокоишься.
Теперь он засовывал вату мне в левое ухо, придерживая меня за шею, чтобы не дергалась. Пш-ш-ш! — снова воск. Когда работа была завершена, я оказалась в совершенно другом мире. Я должна научиться жить в темноте с двумя огромными морскими раковинами вместо ушей, с неизменными, настойчиво бьющими волнами прибоя в черной ночи. Откуда-то из глухого мрака невидимая рука дотянулась до моей, и ниже, чем шум волн, прозвучал голос Лесоруба:
— Дай руку. Это кольцо придется снять. Кольцо Патрика! Мое любимое украшение.
— Пожалуйста, не надо! Ну прошу вас, только не кольцо!
— Это для твоего же блага. Вот увидишь. А сейчас запомни, где тут все лежит. Справа судно и туалетная бумага. Вода и бумажные полотенца сзади, за головой. Я сниму замок у тебя с руки, так будет легче. Пальто слева. Залезай в спальник и полежи на спине, пока не успокоишься. Цепь я ослабил. Мы будем сковывать запястье только на ночь и освобождать утром.
Ну и что? Для меня теперь всегда ночь. И что может значить утро? Я вспомнила сегодняшние крошки хлеба и спрятанные куски курицы.
— Послушайте! Вы еще здесь? — Голос грохотал в голове. Я чувствовала себя морским чудищем. — Прошу, послушайте меня…
Я вела себя, как нашкодивший ребенок, который вынужден признаться в содеянном, но я должна была ему сказать: от курицы надо было избавиться — сама я теперь ее не найду.
— Я должен идти. Много дел. Остальные вернутся с минуты на минуту…
— Выслушайте меня! — Значит, остальных сейчас нет! Я должна заставить его помочь мне. — Я кое-что завернула в туалетную бумагу — это где-то справа.
Он нашел. Я забралась в спальный мешок, а он, приблизив лицо, сказал:
— Палатка должна быть чистой. Это для твоего же блага.
Здесь все было для моего блага.
— Хочешь, чтобы крысы пришли? Знаешь, что они делают, когда человек спит? Они мочатся на него, потому что моча — обезболивающее, а потом отгрызают кусок, а ты продолжаешь спать. Я видел, как они такое делали с лошадьми. Палатка должна быть чистой. И не переживай из-за тех двух придурков. Они перетрусили до смерти, потому что привели нам тебя вместо твоей дочери и теперь пытаются объясниться с боссом. Они успокоятся. А ты пока полежи перед обедом.
Отдыхать перед едой. Соблюдать правила гигиены. Все для моего собственного блага.
Я лежала неподвижно, однако пылающее лицо и несмолкающий шум в голове не позволяли отдохнуть. Лишь одно отвлекало внимание от боли — Лесоруб признался, что произошла ошибка. Она не была связана с нашим финансовым положением, как я предполагала. Сейчас на моем месте могла бы оказаться Катерина: именно она обычно выгуливает Тесси по вечерам и у нас с ней одинаково длинные волосы.
Подумать только, годами Катерина уговаривала меня сделать стрижку, уверяла, что это более подходящая для моего возраста прическа, что она придаст мне шик и элегантность. Но я носила длинные волосы с пятнадцати лет, поэтому так и не решилась постричься. Сейчас я благодарила Бога за это.
Красивая двадцатилетняя девушка не сумела бы защититься от их похоти, а на меня они едва ли позарятся. У Катерины никогда не было продолжительных романов, и, хотя она не упоминала об этом, возможно, она оставалась девственницей. Похищение могло разрушить ее будущее. Она такая хрупкая. Любая мать предпочла бы страдать сама, лишь бы уберечь своего ребенка. А я всегда была сильная. Если возможно сохранить жизнь, я ее сохраню.
Я уже поняла, что, несмотря на непрекращающийся прибой в голове, ясное и спокойное сознание помогает утишить боль. За это надо благодарить Лесоруба. Еще одно мое открытие — временами он остается один. Я должна постараться определить, когда они уходят и приходят. Когда он один, можно попробовать с ним поговорить. Стараясь не задавать вопросов. Надо заставить его понять, что я не так богата, как они, вероятно, думают, но выкуп за меня заплатят.
Всю сознательную жизнь я боролась, оберегая себя и детей от нищеты, и вот к чему привела моя борьба. И все-таки сейчас я просто хотела жить.
Я должна есть и казаться покорной, чтобы убедить их — или хотя бы Лесоруба — позволить мне покидать палатку ненадолго каждый день размять ноги. Можно попытаться разминать мышцы лежа — я делала такие упражнения во время беременности. Неподвижность приведет к непроходимости кишечника, а это может иметь роковые последствия.
Я расслышала звук расстегивающейся молнии. Сейчас он напоминал низкое шелестящее жужжание, словно ткань строчили на машинке, но все-таки я по-прежнему могла его слышать. Я вовремя вспомнила, что должна делать вид, будто совершенно глуха, ведь я не знала, кто это был. Кто-то вцепился в мою ногу через спальный мешок и затряс. Я села. Меня схватили за руку, дернули, и я рухнула вперед. Решив, что должна двигаться к выходу, я постаралась как можно быстрее выбраться из мешка, хотя цепь на щиколотке сильно замедляла движение. Я на ощупь пробиралась вперед на коленях, кто-то ударил меня по руке так, что я задела шест палатки, потом ударил снова. Они считают меня такой же идиоткой, как они сами? Я и так понимала, что нельзя трогать шест. У входа меня заставили сесть и вытянуть ноги перед собой. Было очень холодно. Не помешали бы меховые ботинки, но я не решилась попросить.
Холодный жестяной поднос поставили мне на ноги, а правую руку поднесли к еде. Маленькая цепкая лапка Лиса. Теперь, когда я слепа и глуха, я могла есть, наполовину высунувшись из палатки, чтобы не напачкать внутри снова. Большое облегчение для меня. Я почувствовала ломоть черствоватого хлеба и кусок сыра пармезан. Как можно это проглотить без воды и без аппетита? В руку мне вложили горлышко бутыли с вином. Боясь пролить, я с трудом глотнула, откинув голову. Вино было кислое и крепкое. Мне не понравился его терпкий грубый вкус. По клочкам соломы на бутылке, пахнущим уксусом и старым вином, я поняла, что вино домашнее.
Это напомнило мне о нашем летнем домике в Кьянти. Мы приносили соседям бутылки, они наполняли их и затыкали старыми корковыми пробками. Здоровое деревенское вино не может навредить желудку и позволит справиться с сухой пищей. Но с черствым хлебом сладить было невозможно. Когда я широко открывала рот, острая боль в ушах становилась невыносимой, и я не могла отгрызть ни кусочка. Он был слишком твердый, чтобы раскрошить его пальцами.
Что-то холодное и острое скользнуло по тыльной стороне правой кисти. Я замерла. Хлеб забрали и вернули разрезанным на две части. Нож скользнул вдоль горла. Лис. Я чувствовала его запах. Он дразнил меня и играл со мной, однако я оставалась безучастной, понимая, что в противном случае он постоянно будет так забавляться. Просто сидела совершенно безжизненно и, когда Лису надоело, принялась есть — крошечными кусочками, запивая маленькими глотками вина, которое облегчило болезненное пережевывание.
Поев, дотронулась до земли и почувствовала под рукой плоский ковер из веточек и сухих листьев.
