По прошествии нескольких дней его каноэ проплыло мимо еще одного города, потом пальмы по берегам сменились болотами, а широченное русло разделилось на более узкие протоки. Не зная, какой из них предпочесть, он предоставил это на выбор Ягуару, и однажды он опустил руку в реку, зачерпнул пригоршню воды, отпил и обнаружил, что вода соленая. Отец Перрин говорил ему, что в море вода соленая — верилось в такое с трудом, но и это оказалось правдой.
Мойе плыл мимо мангровых лесов и топких равнин, пока не увидел перед собой широкую водную гладь и на дальнем горизонте бурое пятно, которое, по его предположениям, должно было быть Майами-Америкой. Привязав каноэ к мангровому корню и взяв духовую трубку, знахарь двинулся по отмели вдоль края моря. Вскоре он подошел к мелкой бухточке, полной кормившихся фламинго и других морских птиц, застрелил двух фламинго, развел на берегу большой костер, разделал птиц, выжег перья, а мясо завернул в пальмовые листья, обмазал глиной и запек, зарыв в горячие угли. Поев жилистого мяса и запив его водой из своего бурдюка, он направил свое каноэ в мягко колыхавшиеся волны.
Ему потребовался целый день, чтобы пересечь море, и когда добрался до другого берега, он слегка удивился, увидев, что Америка очень похожа на Сан-Педро Касиваре. Отец Перрин рассказывал ему множество историй о своем Доме, но здесь все было вовсе не так: шаткий деревянный причал, несколько низких хибар среди пальмовых и перечных деревьев и чернокожие люди, занимавшиеся своими делами.
Он подтянул каноэ к песку и выбрался на берег, надлежаще одетый в свою наплечную накидку cape из перьев, в том числе перьев птицы кецаль, чтобы люди сразу увидели, что перед ними не кто-нибудь, а йампири, с которым следует обращаться почтительно. Подойдя к группе чернокожих, стоявших и сидевших перед небольшим зданием, он вежливо осведомился по-испански:
— Прошу прощения, дамы и господа, это Майами-Америка?
Они воззрились на него с недоумением. Мойе повторил свой вопрос, но они лишь тарахтели на непонятном наречии и таращились на него. Потом одна женщина убежала и привела старика с чудной, желтоватой кожей, который говорил по-испански и спросил Мойе, откуда тот прибыл.
— Из Дома, — ответил Мойе, — и я хочу знать, это ли Майами-Америка, потому что я долго плыл по многим рекам, а потом пересек море, а мне говорили, что нужное мне место находится как раз за морем.
Но старик ответил, что это не Майами, а городок Фернандино на острове Тринидад, а еще он сказал, что Мойе пересек вовсе не море, а всего лишь залив Пария. Он пояснил, что море гораздо больше залива и его невозможно пересечь на каноэ, а заодно осведомился, не желает ли джентльмен чего-нибудь выпить.
Итак, они уселись на стулья в тени, выпили из бутылок какой-то напиток, похожий на разновидность чича, чего Мойе не делал с мальчишеской поры, и человек Эзра рассказал ему, что когда-то он объехал весь свет, работая на кораблях белого человека высотой с холм. Он сказал, что знает и испанский, и английский язык, на котором говорят в Америке, хотя в Майами говорят и по-испански. Еще он сказал, если джентльмен хочет добраться до Майами, ему следует отправиться в Порт-оф-Спейн, к северу отсюда, найти корабль, тайно ночью пробраться на борт, спрятаться, и корабль отвезет его в Майами. Эзра рассказал ему много всего о том, как это сделать, и о множестве опасностей, которыми это чревато, потому что в старые времена, будучи моряком, он многим помог таким образом добраться до Америки, чтобы разбогатеть, как разбогател сам, работая на этих кораблях.
Потом Эзра кого-то позвал, и женщина принесла ему нечто. Эзра поместил на свое лицо еще одно блестящее нечто, сделавшее его глаза похожими на рыбьи, и внимательно рассмотрел то, что принесла женщина. Что-то белое, как облако, шелестящее, как листва, покрытое маленькими, похожими на мертвых муравьев черными точками. Мойе видел, как отец Перрин проделывал такое с тем, что он именовал Библией: так он разговаривал со своими умершими соплеменниками.
Пока Эзра беседовал со своими умершими соплеменниками, Мойе почтительно ждал, а потом Эзра улыбнулся и сказал, что грузовое судно «Гайана Кастл» с грузом пиломатериалов отплывает в Майами через четыре дня. Он знал этот корабль и описал так хорошо, что Мойе узнал бы его даже ночью. Потом Мойе поблагодарил Эзру, но тот возразил, сказав, что сам должен быть ему благодарен, ибо появление Мойе было самым интересным событием в Фернандино со времени последнего урагана. А еще он сказал, чтобы, добравшись до Майами, Мойе раздобыл себе что-нибудь из одежды, иначе его арестуют за внешний вид. И объяснил, что такое арест.
Две ночи спустя Мойе обозревал со своего каноэ тронутый ржавчиной черный корпус «Гайана Кастл». Корабль был привязан у длинной, обрывавшейся у воды улицы, освещенной огнями уай'ичуранан, светившими ярче полной луны. На корабль с этой улицы вела другая, маленькая улица, возле которой толпились люди. Но Мойе находился по другую сторону, на маслянистой черной воде, почти невидимый в тени самого корабля. Над ним на высоте, в пять раз превышавшей рост человека, находилось то место на боку огромного каноэ, куда ему нужно было взобраться. А поскольку вскарабкаться на такую высоту по отвесной, гладкой металлической стенке было свыше человеческих сил, Мойе смешал вместе несколько порошков из маленьких кожаных мешочков, которые достал из своего плетеного мешка, втянул смесь в нос через трубочку и завел тихий напев. Так, распевая, он связал в узел все, что хотел взять с собой, перевязал узел веревкой, а конец этой веревки взял в рот. Теперь его чувства изменились, расширились, в то время как в нем то, что представляло собой собственно Мойе, ужалось до полного исчезновения. Теперь он обонял и слышал вещи, которые не могли ощущать смертные, и на поручни высоко над головой смотрел совсем другими глазами. В его ногах накапливалось напряжение, а потом, прежде чем он совсем перестал осознавать себя, возникло неотчетливое ощущение подъема в воздух.
Вновь осознав себя Мойе, он обнаружил, что находится в темноте, в самом чреве корабля, наполненном смрадом смазки, пара и более знакомым запахом распиленной древесины. Что-то твердое упиралось в его спину, и корабль, судя по дрожи корпуса и пульсации, отдававшейся в ушах и по всему телу, уже не стоял у причала, а двигался. Как и всегда после подобных опытов, знахарь чувствовал себя измотанным, но он хорошо помнил о необходимости прятаться, что и делал, благо чемодан и все пожитки были у него с собой. Попив воды из своего бурдюка, он устроился поудобнее, насколько это было возможно среди штабелей бревен, и приступил к ритуалу, который должен был замедлить его телесные функции до уровня, близкого к смерти, при полном сохранении жизнеспособности пребывающего на другом уровне бытия духа.
Проснулся он от тишины и отсутствия движения, а открыв глаза, увидел тусклый свет — мертвецы распахнули люки в носовой части корабля, впустив снопы солнечных лучей. Мойе поднялся и, пробираясь между высившимися, как холмы, штабелями древесины, двинулся в глубину трюма, подальше от света. Механизмы лязгали и стонали, Мойе же, помня советы Эзры, ждал наступления ночи.
Он очень проголодался.
Солнечный свет потускнел, звуки разгрузочных работ стихли, и теперь он слышал лишь случайное громыхание машин уай'ичуранан. Выбрав среди пиломатериалов подходящую доску из красного дерева и надежно привязав пожитки к телу веревкой, он осторожно поднялся по лесенке на палубу. Там никого не было, но корабль, как и на Тринидаде, стоял бортом к пристани, и единственный спуск на нее караулил охранник. Мойе бесшумно переместился к противоположному борту, спустил доску в теплую воду, скользнул следом сам, лег на доску животом и погреб к западу, к огням города.
