если оголодал кто из пришлых, на поварню сходи, хлеба да квасу принеси.
– Понял, отец настоятель, – кротко и смиренно произнес послушник, кланяясь игумену.
Когда за послушником закрылась дверь, отец Антоний улыбнулся. Пожалуй, скоро Якова можно в рясофор постригать. Болтает – не страшно. Зато о наставнике печется. Отец Фома, что скоро Великую Схиму примет, работать за себя не позволит – сам будет и навоз убирать, и сено носить, а Якову урок будет дан, что нельзя монахам возноситься. А не поймет, так навоза на его век хватит…
Келия отца Антония почти не отличалась от братских. В углу образ Пресвятой Богородицы, по стенам лики преподобных основателей обители Савватия, Зосимы и Германа, лампадки, подставка для книг, узкий топчан. Разве что просторнее – надобно отцу игумену где-то и людей принимать, и грамотки важные хранить. Поэтому были еще сундук, обитый кованой медью, тяжелый стол, заваленный пергаментами и бумагами, и креслица, вырубленные из цельного капа.
В креслице напротив игумена, сидел монах в затертой суконной душегрейке поверх латаной рясы. Из рваного клобука (саблей чиркнули?) торчали седые пряди.
Имя Авраамия Палицына было известно от Смоленска до Соловков. Кто произносил его с восторгом, а кто – с зубовным скрежетом. Кто ж не знал, что именно келарь собирал деньги и ратников для Ляпунова, спас жизнь князю Пожарскому, раненому во время восстания москвичей? А потом Авраамий вместе с патриархом Ермогеном рассылал во все стороны Руси письма, призывавшие на борьбу с ляхами.
Отец Антоний втайне гордился, что монах, чье имя называли рядом с именами воевод земли русской – князя Пожарского и князя Трубецкого, принимал постриг на Соловках. А он, смиренный Антоний, держал тогда ножницы.
– Побелел ты, брат, побелел. Зато волосы на месте, – качнул головой игумен и, улыбнувшись, провел ладонью под клобуком: – А я свою гриву растерял. Ну да ладно, на все – воля Божия, – махнул рукой настоятель. – Новости-то сильно плохие? Было бы что хорошее, не приехал бы. Или опять в опалу угодил?
– Да уж лучше бы в опалу – не привыкать… – сказал Авраамий, облокотившись о стол. – Новости, отче – хуже некуда. Войско земское рассеяно, князь Пожарский убит. Ну, а где Трубецкой и Минин Кузьма – не ведаю. Может, убиты. Может, в плен попали – так это еще хуже. Трубецкого-то, как князя, легкой смертью казнят, а что с Кузьмой сделают – подумать страшно.
– Рассказывай, – кивнул помрачневший настоятель.
– Не знаю, с чего и начинать… – поднял отец Авраамий красные от недосыпа глаза.
– Ну, если не знаешь – начни с самого начала. Как ты в войско Пожарского прибыл – с этого и начни, – подсказал настоятель.
– А если с начала, отче, то прибыл я к князю в апреле, как раз после Пасхи. Войско Пожарского в Ярославле стояло. Ну, я не один приехал, – поправился келарь. – Архимандрит для окормления духовного двадцать старцев благословил, да сто ратников снарядил. Вместе с земским войском до самой до Москвы шли. В августе, когда к Первопрестольной пришли, казаки Трубецкого воевать отказались. Дескать, платите нам деньги, что обещали, а иначе – по домам разойдутся. Князь Дмитрий их увещевал и лаял – без толку.
– А Трубецкой? – полюбопытствовал настоятель.
– А что Трубецкой? Сидел да посмеивался – посмотрим, как ты, воевода худородный, без казаков воевать будешь. Еле-еле князей растащили, когда они родством да знатностью мериться стали. А я в Лавру пошел, к отцу настоятелю. Повздыхали мы с отцом Дионисием, да решили – нужно выручать. А денег-то в обители нет.
– Как же так? – удивился отец Антоний. – В Троице-Сергиевой лавре, да денег нет?
– Да откуда им взяться-то? – пожал плечами келарь. – Лавра, почитай, только и делала, что деньги раздавала. Борис десять тыщ занял, Лжедмитрий двадцать пять тыщ взял и ни копейки не вернул. Василий Иванович – тож двадцать пять! Вот, отче, этими вот руками, – посмотрел Палицын на свои руки с длинными пальцами, будто в первый раз видел, – этими вот руками шестьдесят тысяч рублей, копеечка к копеечке, отсчитывал. И жалко вроде бы, а что делать? Цари просят – как не дать?
– Шестьдесят тыщ – большие деньги, – покачал головой игумен. – На такие деньги можно не один монастырь воздвигнуть. А то – город целый!
– Это верно, – согласился Авраамий. – На целый бы город хватило, а все в песок ушло. Ну, Борис Федорыч да Василий Иванович хотя бы на дело тратили. А Димитрий? На шелка-бархаты, на рюшки-чушки, да за пряжки с цепочками по тыще рублей платил! За неделю, что на Маринке был женат, пять тыщ рублев купцам просадил! А нынче – откуда взять? Все нищие…
– Ну, так как с жалованьем-то для казаков решили? – поинтересовался игумен.
– Отец архимандрит грамоту заемную выдал: мол, в погашение долга отдаем мы казакам все жемчуга с риз, все покрова бархатные, посуду да оклады серебряные из Троице-Сергиевой лавры…
– Ишь ты, – с уважением сказал отец Антоний. – Молодец-то какой! Не каждый бы отважился монастырское добро отдать.
– А что делать? – вскинул голову Авраамий. – Будет Москва, так и Россия будет, а за ней и Лавра краше станет. При Сергии Преподобном обитель деревянной стояла, всего и богатства – икона Троицы да Евангелие, что преподобный читал, а благолепия не меньше было! А коли Москва под поляками останется, так и храмов православных не будет – ни каменных, ни деревянных.
– Это точно, – согласился игумен Соловецкого монастыря. – Ну, взяли казаки серебро?
– Устыдились! Устыдились, да в бой пошли. А бой… – Авраамий замолк, собираясь с мыслями. Отец Антоний его не торопил. – Стало быть, как Ходкевич с войском подошел, бой начался, то приказал князь Пожарский пушки выставлять. У одной пушчонки всю прислугу перебило, так мы с князем за нее и встали. Аз, грешный, ядра подавал, а князь порох засыпал да запал подносил. А ствол-то перекалили, а под рукой, как на грех, ни уксуса, ни воды… А может, в стволе изначально трещинка была… Кто ж теперь скажет? Пушку-то и разорвало. Меня, старика, только ушибло, а князя, он ближе стоял, насмерть убило. Князь упал, а кто-то сдуру и завопил – воеводу убило! Казаки, как заслышали, убегать кинулись. Ну, а следом за ними и все остальные, кто на конях был. Когда удирали, то своих пешцов и потоптали. А ведь могли бы мы бой-то выиграть, – с горечью вымолвил келарь. – Ломили ведь, гнулись ляхи-то под нами. Вот еще бы чуть-чуть… Когда очухался, попытался было беглых остановить, но куда там… Не знаю, каким чудом уцелел, но – миловал Господь. Только рясу в двух местах разрубили да клобук… – потрогал Авраамий дыру.
Отец настоятель медленно встал, повернулся к святым образом и перекрестился:
– Упокой, Господи, душу раба твоего Димитрия и ратников, павших
