— Согласен.
Рукопожатием они скрепили договоренность.
— Мы немедленно вылетаем в Тегеран, — добавила Ариана.
— Ну что вы… это невозможно. Я должен съездить в Лиссабон и уладить свои текущие дела.
— Профессор, ваши услуги нам нужны срочно. Все другие дела вам придется оставить на потом.
— Послушайте, я должен представить в фонд отчет о совещании в Египетском музее и, кроме того, урегулировать кое-какие вопросы на факультете. До конца семестра у меня остается четыре занятия, и мне надо договориться о замене, чтобы их провели в мое отсутствие. После этого я буду готов отбыть в Тегеран.
Иранка нетерпеливо вздохнула.
— Через какое время вы сможете вылететь?
— Через неделю.
Покачивая головой, Ариана просчитывала ситуацию.
— Ну что ж… хорошо. Полагаю, неделю мы продержимся.
Томаш снова взял листок ксерокопии, размышляя о значившемся на нем заголовке.
— Как эта рукопись оказалась у вас?
— Этого я вам не могу раскрыть. Данные сведения не относятся к сфере вашей компетенции.
— Ну, пусть будет так. Тем не менее я надеюсь, вы хотя бы скажете мне, какой теме Эйнштейн посвятил эту рукопись.
Вздохнув, Ариана отрицательно покачала головой.
— К сожалению, и по этому поводу не могу дать никаких пояснений, в том числе и потому, что нам самим пока не удалось понять, что там написано.
— Как это? — удивился Томаш. У вас нет ни одного переводчика с немецкого?
— Проблема в том, что часть документа написана на другом языке.
Ариана глубоко вздохнула.
— Почти весь документ написан по-немецки, рукой самого Эйнштейна. Однако небольшой отрывок, по причинам пока недостаточно ясным, по-видимому, является зашифрованным. Наши криптоаналитики, всесторонне изучив указанный фрагмент, пришли к заключению, что не в состоянии сломать шифр, поскольку скрытый под ним текст написан не на немецком и не на английском, а на каком-то другом языке.
— Быть может, на иврите?
Иранка отрицательно покачала головой.
— Нет, Эйнштейн плохо говорил на иврите. Он выучил лишь самые азы, и ему было далеко до овладения языком. Из-за этого-то он даже не стал готовиться к Бар-Мицва.
— Какой же тогда это может быть язык?
— У нас есть предположения относительно вполне конкретного языка… Португальского.
— Португальского?
— Именно.
— Но… Эйнштейн разве говорил по-португальски?
— Повторяю: почти весь текст написан собственноручно Эйнштейном. Однако, по какой-то пока еще не совсем ясной причине, ключевой по значению фрагмент написали на другом языке и затем зашифровали. — Ариана говорила нарочито медленно, словно стараясь лучше донести смысл своих слов до собеседника. — Проанализировав зашифрованный отрывок, наши специалисты-криптологи с учетом истории рукописи пришли к выводу, что языком, на котором изначально написан данный отрывок, почти со стопроцентной вероятностью является португальский.
Историк в который раз взял ксерокопию первой страницы рукописи, пробежал глазами напечатанный большими буквами заголовок — «DIE GOTTESFORMEL» и остановился на похожих на стихотворные строках.
— Что это? — указывая на них пальцем и переведя взгляд на Ариану, спросил он.
— Какой-то стих, — подняв бровь, бросила иранка. — Кроме странной отсылки перед зашифрованной строкой это единственное, что написано на английском. Все остальное — на немецком. Но вы, кажется, не знаете немецкого?
— Я знаю португальский, испанский, английский, французский, латынь, древнегреческий и коптский. В настоящее время весьма продвинулся в изучении иврита и арамейского, а вот немецким пока должным образом не овладел. К сожалению.
II
Сигнал, донесшийся из кармана брюк, оповестил Томаша, что кто-то звонит на мобильный. Он извлек его на свет и прочел на экране: «Родители».
— Алло!
Голос звучал из динамика так, словно самый родной человек на земле находился не в другом городе, а в метре от него.
— Алло! Это ты, Томаш?
— Привет, мама!
— Где ты, сынок? Ты уже приехал?
— Да, сегодня вернулся.
— Все прошло нормально?
— Да.
— Ну и слава богу! Когда ты летаешь в эти свои командировки, я страшно беспокоюсь.
— Ну, мам, это ж нелепо! В наше время летать самолетом стало обычным делом. Теперь это все равно что на автобусе или поезде ездить, только гораздо быстрей и удобней.
— Да я понимаю, а все равно нервничаю. К тому же ты ведь ездил сейчас вроде в арабскую страну, да? Они там все с ума посходили, что ни день — взрывают что-нибудь, людей убивают, просто жуть! Или ты не смотришь новости?
— Ага, вот, оказывается, откуда ноги растут! — рассмеялся сын. — В действительности там не так уж плохо, черт побери! И есть даже очень симпатичные, воспитанные люди. Как там отец?
Возникла мимолетная пауза.
— Отец… как тебе сказать… да потихоньку…
— Я очень рад, — бодро, не уловив неуверенности матери, сказал Томаш. — А сама-то как? Все по Интернету бродишь?
— Да так, более или менее… Послушай, Томаш, мы завтра с отцом будем в Лиссабоне.
— Завтра, говоришь?
— Да.
— Тогда надо обязательно где-нибудь вместе пообедать.
— Мы собираемся выехать с утречка. Так, чтоб не спеша добраться в Лиссабон часам к одиннадцати-двенадцати.
— Давайте встретимся в Фонде Гулбенкяна. Зайдите за мной в час дня.
— В час дня? Договорились.
— А зачем вам понадобилось в Лиссабон?
На другом конце линии снова возникло замешательство.
— Потом расскажу, сынок, — наконец ответила мать. — При встрече.
Прямоугольное здание из бетона, вытянутое по горизонтали и разлинованное в длину рядами сплошных окон, вырастая из зелени крон, казалось мегалитическим сооружением вне времени — колоссальным дольменом прямых, рубленых форм, устроившимся на вершине обросшего травой холма. Преодолевая мощеный камнем подъем, Томаш неизменно восхищался этим видом. В его воображении это был одновременно акрополь современной эпохи, монумент геометризма, метафизический шедевр зодчества и гигантский утес. Здание так удачно вписалось в ландшафт лесопарковой зоны, что можно было подумать, всегда являлось его неотъемлемой частью.
Фонд Гулбенкяна.
Томаш вошел и поднялся по широкой лестнице. Огромные оконные проемы, будто рассекавшие мощные стены, зрительно превращали раскинувшийся за ними парк в продолжение внутреннего объема здания, сливая в единое целое рукотворное сооружение и природный пейзаж, примиряя железобетон и естественную растительность. Миновав фойе большого зала, историк легонько постучал в дверь и вошел в кабинет.
