Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 178
И конечно, во всех магазинах продавались его книги, и очередной бестселлер Мелвина Баррета возглавлял топ-десятку «Нью-Йорк Таймс». Он так ясно видел обложки своих книг на полках, раздал столько автографов и провел столько читательских встреч, что улыбка удачливого, со вкусом прожившего жизнь человека оставляла все более явственный отпечаток на его лице.
Тронуться умом в долгом одиночестве несложно. Особенно личности творческой, с повышенной нервной возбудимостью. Человек привыкает разговаривать сам с собой, воображаемые картины впечатляют все реальнее, желаемое и достигнутое перемешиваются. Здравый рассудок уже не совсем здравый, а трезвая память опьяняется собственным содержимым.
Он изменил наш мир, и в этом легко убедиться.
Предисловие
Никакое это не предисловие, и не знаю, какой дурак поставил его в середину. Стихийный процесс создания исторического полотна контролю не поддается. Мало ли клочьев и обрывков летят на ветру в небеса, иногда попадая в случайные окна.
Никто никогда не узнает правды. Всей правды. Правды полной и объективной. Не потому, что ее нет. Есть, конечно. Просто ее не может увидеть и охватить своим знанием ни один отдельный человек.
Понимаете, какая штука, ребята. Вот в хорошем настроении ты видишь в первую очередь одни вещи, на них обращаешь внимание и про них потом помнишь и рассказываешь. А в другом настроении или в другой жизненной ситуации ты видишь в той же картине другое, и помнишь другое. Умирающий от усталости помнит мягкую траву, в которую он свалился, и тихий теплый ветерок, и птичий посвист в деревьях. А умирающий от голода помнит банку консервов, которую он нашел в траве, и как он мучился, открывая ее ударами о камень, и каким сытным было жирное тушеное мясо в этой банке, и как острым краем он порезал губу. А умирающий от жажды помнит свежую воду в речке, как он упал, погрузив плечи и лицо в воду, и жадно глотал, и был так счастлив этой влагой, прохладой, свежестью, этим блаженством пить бесконечно, а дно было песчаное с мелкими камушками, а потом он лег в воду прямо в одежде, и лежал так, в неземном счастье возрождаясь к жизни в прохладе воды.
Солдат помнит войну, мать детство своих детей, крестьянин поле, влюбленный помнит возлюбленную, а хирург операционную. А еще они все помнят подробности своей жизни, которые всегда одинаковы: как просыпались и одевались, что готовили и ели на завтрак, как покупали машины и джинсы, следили за банковским счетом, болели и выздоравливали.
И вдруг оказывается, что одна и та же жизнь в одном и том же городе, в одно и то же время, выглядит у разных людей совершенно по-разному — хотя состоит из одних и тех же подробностей! У одного город состоит из работящих людей и наглых бездельников, а у другого — из тех, кому не повезло в жизни и самодовольных эгоистичных буржуев. У одного хорошие дороги — у другого автомобили сгоняют пешеходов к стенам домов. У одних высокие налоги — у других маленькие пособия. У одних каждый имеет в жизни свой честный шанс — у других верхний класс охраняет себя и не дает подниматься беднякам.
И вот в этом мире нам предлагают знать историю! То есть выбрать из прошедших событий самые важные и характерные и изложить их связно, логично и последовательно. В то время как даже сегодняшний день разные люди видят по-разному — и ругаются до хрипоты, обвиняя друг друга во лжи и слепоте!
Поэтому самое лучшее, что может предпринять историк — это последовать рецепту трех молодых англичан, приготовивших в качестве сытного ужина ирландское рагу, позволившее им употребить все имевшееся съестное в стихийно сложившейся пропорции. Им понадобились их крепкие молодые желудки (то было время величия Британской Империи), чтобы усвоить съеденное — и не менее крепкие мозги нужны каждому, кто вознамерился переварить блюдо, сваренное для него Историей.
…А я даже не историк. Мне случайно попал в руки некоторый материал. И получилась не то свалка, не то исторический сэконд-хэнд. Здесь собрана всякая всячина, по кусочкам, отовсюду понемногу. И как жадный старьевщик, я трясусь над своими сокровищами: перебираю их, раскладываю, пытаюсь сортировать и не могу придумать, как бы мне их использовать.
Не стреляйте в историка: он не виноват, что Историю творят идиоты. Даже если они подразделяются на патриотов, жуликов, эгоистов и умственно неполноценных.
…Здесь будут отрывки из газет и телепередач, полицейских хроник и медицинских карт, рассказы очевидцев и бред сумасшедших, шутки юмористов и анализы философов, главы романов и донесения сыщиков, доклады политиков и школьные учебники; здесь будут исповеди закоренелых злодеев и тайные черные мечты священников, досье спецслужб и отчеты благотворительных фондов, театральные постановки и армейские приказы.
Может быть, это хроника крушения мира. Нет, пока еще не Вселенной, а только нашего мира. А может быть, история возникновения Нового Мира. Пока еще не Вселенского, а только того, что на Земле.
…А потому, что я не историк: мой Бог — Правда, Вся Правда и Ничего, Кроме Правды. Много лет вся наша жизнь была преступна — была ложью под присягой: мы утвердили Закон, обязывавший всех нарушать присягу и говорить Неправду. О, из высших соображений! Но: когда высшие соображения приказывают лгать собственному народу и себе самим — Добро и Зло меняются местами, светоносный ангел оказывается Люцифером и рушится в Ад вместе со своими приверженцами.
De Profundis. Из глубин взываю. Не я. Но все, чей голос остался звучать хоть на миг.
Глава 5. Когда рухнул наш мир
— Как ты думаешь — когда же что-то сломалось?
— А перед Великой Войной. Она же позднее — Первая Мировая.
Понимаешь — мир облопался. Обожрался. Появились лишние ненужные деньги. Появилось наработанного добра больше, чем можно было потратить, употребить. А главное — больше, чем можно было придумать, как вообще эти излишки употребить…
Именно тогда — что? — появился кинематограф. Но еще раньше — развлекатели толп, паяцы, актеры — из людей второго сорта, низкого обслуживающего сословия, из наемных шутов — превратились массово в фигуры престижные, значительные, поднялись в статусе до верхних уровней — и люди стали платить им несуразно огромные деньги. Эти певцы, басы и теноры, это драматические актрисы. Эти композиторы и художники из преуспевающих. Фокус в том, что они не производили, не делали ничего, что было бы необходимо для жизни людей, что спасало бы жизни или облегчало их. Они не были воинами-защитниками, или врачами, учителями, землепашцами или ремесленниками. Они — развлекали. И развлечение стало дороже дела, выше оплачивалось!
А кинематограф — стал мультипликатором, тиражистом, серийным распечатывателем развлечений. И вот уже Чарли Чаплин куда знаменитее и богаче маршала Фоша или Альберта Швейцера, а хоть и президента Вильсона.
Пик же оформившегося безумия — соревнование двух стайеров на сто метров — Болта и кого там еще, не помню, да и не важно, факт был: миллион долларов тому, кто обгонит другого в беге на сто метров. Вот это уже выглядело шизофренией. Возьми работу шахтеров, монтажников, заработок солдат в горячих точках — и сбегать на сотку, и вся твоя жизнь — это ты бегаешь.
Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 178
