на второй завтрак ходила в кафе напротив почты, где заказывала яичницу с беконом и ржаной тост с виноградным джемом. Папа по утрам бывал в мрачном настроении, и Лина аж в одиннадцать утра подавала ему на завтрак черный кофе с овсяной кашей.
«Вести себя столь безответственно не в правилах моей дочери», – повторил он несколько раз, словно это заявление содержало в себе некий глубокий смысл и должно было произвести на полицию столь же сильное впечатление, какое, казалось, оно производило на него самого.
Один из полицейских был заметно моложе второго. К своему неудовольствию, я узнала в нем смуглого парня со свинячьим лицом, с которым училась в школе. Теперь плотный, тучный, он моргал и щурился, рассматривая интерьер и высокие потолки дома в стиле Тюдоров на Кайюга-авеню, куда при обычных обстоятельствах путь ему был бы заказан: таких, как он, к нам в гости не приглашали.
Его взгляд упал на меня, и он вздрогнул. Словно не узнал, но в то же время узнал, однако не смел это показать, поскольку я смотрела на него с презрением.
Ведь Джорджина Фулмер сильно изменилась со школы.
И лицом, и фигурой. Некогда я была слабой, теперь – тверда как скала.
Некогда я была беззащитна перед дураками и задирами, теперь – неприступна, как моллюск: когда смотришь на него, видишь лишь раковину с тонкими бороздками и ни капельки розовой плоти.
– Мистер Фулмер, возможно, ваша дочь просто куда-то уехала на ночь, но к утру вернется, – с тяжеловесной медлительностью произнес полицейский постарше – ни дать ни взять гиппопотам, толкающий речь. – Такое мы наблюдаем сплошь и рядом. Это не значит, что она сбежала.
Сбежала! Боже, какая нелепость.
Я саркастически рассмеялась. Оба полицейских уставились на меня в изумлении. Отец обратил на меня неодобрительный взгляд.
Полицейский постарше спросил, что меня рассмешило, и я, не утруждая себя любезностями, объяснила этому идиоту, что моя сестра Маргарита – не подросток, ей тридцать лет и она преподает в колледже Авроры. Что она профессиональный скульптор, а не беглянка.
Папа положил руку мне на плечо – попытался успокоить меня, потому что я хохотала взахлеб, аж закашлялась. Оба полицейских таращились на меня во все глаза.
Ну и кретины! Разве им что-то можно доказать? Я оставила их, с трудом передвигая ноги, поднялась по лестнице в свою комнату и захлопнула за собой дверь.
Думала: ну вот, теперь они обыщут комнату М., обыщут весь дом.
От чердака до подвала. Все три этажа. Заглянут в «новый» – отремонтированный – подвал и в «старый», куда никто никогда не спускается, потому что там земляной пол, воняет сыростью и гнилью.
Но нет: в тот вечер они не стали осматривать комнату М. и уж тем более обыскивать весь дом.
Этот день! Этот день! Этот проклятый день.
До того длинный, долгий день, что к ночи уже и не вспомнить, что было утром: события расплываются как в тумане, подобном тому, что поднимается над озером и плывет в глубь побережья. Кто-то – с добрыми намерениями – зажег в доме все огни, и теперь он сверкал, как фонарь из тыквы на Хеллоуин, сообщая всей Авроре, что в доме № 188 на Кайюга-авеню что-то случилось. Но что именно?
И всему виной М. Вечно привлекает к себе внимание.
Я ее ненавижу и никогда не прощу.
Глава 9
Поиски.
История Авроры и ее сельских окрестностей знает мало случаев исчезновения взрослых людей, которых официально признавали пропавшими без вести. Обычно из дома пропадали девочки-подростки, которых называли беглянками. Серьезные преступления здесь совершались крайне редко: одно убийство за восемьдесят лет, которое в нынешнее время квалифицировали бы как «убийство на семейно-бытовой почве».
О похищениях – с целью выкупа и прочее – здесь слыхом не слыхивали. Об изнасилованиях, посягательствах сексуального характера и избиениях в полицию не сообщали, соответственно, такие случаи зарегистрированы не были.
Наиболее типичным преступлением в Авроре и ее окрестностях считался подростковый вандализм: граффити, покореженные почтовые ящики, опрокинутые мусорные баки, костры в полях на Хеллоуин.
И вот теперь, в апреле 1991 года, столкнувшись с загадочным исчезновением местной богатой наследницы, полицейский департамент Авроры в составе четырех человек попросил содействия у ведомства шерифа округа Кайюга.
По меркам правоохранительных органов взрослого человека рано официально признавать пропавшим без вести, если со времени его исчезновения прошли всего одни сутки. Однако сложившиеся обстоятельства, настойчивость отца, равно как и его высокое общественное положение в Авроре были залогом того, что исчезновение Маргариты Фулмер не осталось без внимания. О происшествии уведомили местные СМИ. Сообщения по радио и телевидению были выдержаны во взволнованно-тревожном и одновременно почтительно-объективном тоне. Моему удивлению не было предела, когда, включив телевизор, я увидела на экране лицо М., а над ним заголовок: «Жительница Авроры не вернулась домой ночевать».
12 апреля утром официально признали, что местонахождение моей сестры неизвестно целые сутки, и на ее поиски были отправлены специально сформированные отряды. Сотрудники полиции, пожарные-волонтеры округа Кайюга, школьники-старшеклассники, которых отпустили с занятий для участия в поисковой операции, крепкие молодые спортсменки из колледжа Авроры, местные граждане – все искали М. Позже к ним присоединились студенты Корнеллского университета, расположенного в Итаке. Услышав в новостях о пропавшей женщине и награде в $50 000, которые ее родные готовы заплатить тем, кто ее найдет, они сели в машины и через час пути вдоль озера были в Авроре.
Папа хотел предложить награду в $100 000, но следователи его отговорили. Они опасались, что столь крупная сумма привлечет слишком много внимания, и это не лучшим образом отразится на результатах поиска.
В полиции уже не умолкал телефон. Все кому не лень сообщали о том, что «видели кого-то», замечали «подозрительных личностей» там, где их быть не должно. Звонки поступали на радио и телевидение, и что ни день – все больше и больше.
Каждая «ниточка» будет отслеживаться, заверили нас полицейские. Очередная ложь, одно из бесконечного множества лживых утверждений, которыми нас будут потчевать еще лет десять, да и потом тоже.
Мы с Линой определили, что ни один из чемоданов М. из шкафа не пропал. И вся ее одежда на первый взгляд тоже была на месте. (Впрочем, Лина соглашалась со всем, что я говорила с присущей мне категоричностью: она не имела привычки возражать.)
У М. были наручные часы «Лонжин» – серебряные, с браслетом и дымчато-темным циферблатом, на котором маленькие цифры мог разглядеть только тот, чье запястье они украшали. Сестра редко выходила куда-нибудь без этой изящной ювелирной вещицы, тоже купленной в Нью-Йорке, и в утро ее исчезновения эти часы наверняка были на ней. Обычно М. не надевала кольца, если собиралась работать в мастерской, но мне кажется, что в то утро я видела на ее руке аметистовое кольцо, некогда принадлежавшее нашей бабушке… (Позже это кольцо я обнаружу на дне ящика своего туалетного
