опаской огляделись по сторонам. Единственное крохотное окошечко зарешечено. Сквозь него струились дымчатые лучи, высвечивая бесчисленные шинели, аккуратно висевшие на вешалках.
Стол, чернильница. Пара табуреток.
— Склад, наверное, — не очень уверенно, но с облегчением заметил я.
— Ну и что? Все равно… Это все Акрам виноват, — захныкал Рахмат. — Приведут родителей и влепят на всю катушку…
— Не влепят, — взъерошился Акрам. — Откуда им знать, где мы живем?
— Верно, откуда? — поддержал я. — А сами не скажем.
— Не скажем — не выпустят, — резонно заметил Рахмат.
— Ну, соврем что-нибудь, — возразил я. Но врать военным почему-то совсем не хотелось.
Неизвестность омрачала наше настроение. Лучи уже не заглядывали в каптерку. В окно прощально смотрелось оранжевое пятно заката. Со стороны поля до нас донеслась бодрая и одновременно задушевная солдатская песня:
Солнце скрылось за горою,
Затуманились речные перека-аты.
А дорого-ою степно-ою
Шли с войны домой советские солдаты.
— С учений идут, — пояснил Акрам.
— Сейчас за нас возьмутся, только поужинают, — совсем упавшим голосом заметил я.
— Эх, что-то в животе урчит, — горестно вздохнул Рахмат. — Мать сегодня обещала плов приготовить…
— Нашел о чем напоминать! — вспылил Акрам.
В другое время не миновать схватки, но сейчас нам всем было не до того.
Коридор между тем наполнился гулом сильных солдатских голосов. Раздавалось звонкое пощелкивание металлических сосков в умывальниках, плеск, смех, беготня.
— Рота, строиться на ужин! — раздался зычный приказ дневального.
Краткий топот — и снова тишина окутала нас.
Вдруг в замочной скважине заскрежетал ключ — дверь распахнулась. На пороге стоял усатый старшина. Глаза прищурены.
— Ну, что будем с вами делать, граждане-шпионы?
— Никакие мы не шпионы! — возмутился Акрам.
— Отпустите нас домой, — хныкнул Рахмат.
— Отпустите, — поддержал я. — Мы ж ничего такого не сделали.
— Ишь вы как, — хмыкнул старшина. — А зачем пробрались на военную территорию? Знаете, что объект охраняется.
— Ничего мы не знали, дяденька, — соврал Акрам.
— Не дяденька, а товарищ старшина, — строго поправил усатый военный.
— Да, мы не знали, товарищ старшина, — попробовал убедить и я. — Просто пушки хотели поглядеть.
— Вот как, поглядеть!.. Ну, ладно, хватит! — отрезал старшина. — В пионеры давно приняты?
— Давно.
— Дайте клятву, что никогда впредь не повторите подобных нарушений.
Мы втроем, не сговариваясь, дружно, в один голос, гаркнули:
— Честное пионерское, не будем нарушать!
Старшина улыбнулся.
— Ничего, бойцы, получается. А теперь… шаго-ом марш домой!
Рахмат первым кинулся в дверь, но споткнулся о выступ и упал.
— Отставить, — строго сказал старшина. — В шеренгу по росту стройсь!
Построились. Акрам, я, Рахмат.
— Напра-аво! Ша-а-гом арш!
Мы затопали во двор. Оттуда повернули к железным воротам с огромными красными звездами, но старшина остановил:
— Левое плечо, ша-а-гом арш в столовую, — и мы пошагали к светлому зданию, укрывшемуся под густыми деревьями.
В столовой нас посадили за отдельный стол.
Отужинавшие солдаты с любопытством разглядывали незнакомых пацанов.
Повар в белом колпаке, которого мы видели еще днем, поставил перед нами котелок с гречневой кашей, Добродушно подковырнул:
— Небось проголодались, друзья-шпионы!
Ух, что это была за каша! Просто объеденье. В другой раз мы бы не одолели по полтарелки, а тут на дне котелка осталось лишь масляное пятнышко.
Потом усатый дежурный по части повел нас к орудиям и показал их вблизи, не разрешил только ничего трогать руками.
За воротами старшина подарил нам по звездочке, «На память», — сказал.
Теперь эта облупившаяся звездочка вместе с реликвиями моей армейской службы перешла во владение сына.
ПРО ЮНУСА-ГЛУХОГО И КЛАД
Ну какое же детство или рассказ о нем без клада, верно?..
— Кисля-пресня маляко-о! — вместе с утренним ветерком в открытые окна домов врывался хриплый голос Юнуса-глухого. — Кому кисля-пресня маляко-о?
Из калиток выглядывали смуглые и румяные хозяйки в атласных и ситцевых платьях, подростки, малыши. С кастрюлями, банками, чашками-косами…
Торопились навстречу. Иногда за хозяевами семенили псы. Лохматые и гладкие, разношерстные, с ушами острыми, обрубленными и длинными.
Для них Юнус-глухой был «свой». Они никогда не гавкали на него. Подходили, обнюхивали — здоровались.
Глухоманной жил неподалеку от кожевенного завода в саманном домике. Держал огромную лобастую корову и продавал молоко и простоквашу.
Руки Юнуса-глухого пахли молоком и сеном.
На вечно небритом подбородке молочника торчали пучками волосы, точно колючки. А глаза были похожи на коровьи. Темные, влажные и грустные.
Мы, мальчишки, считали Юнуса-глухого личностью загадочной, таинственной. И для того имелись основания.
Жил он сам по себе, замкнуто. Ни родичей, ни друзей-приятелей. А тут еще кто-то пустил слух: этот Юнус-глухой, мол, только притворяется бедным да несчастным. На самом же деле он скряга. И во дворе у него зарыт сундук с золотом, дорогими вещами. Называлось даже точное местонахождение скрываемых ценностей: под старым грушевым деревом.
Кто не мечтал в детстве найти клад? Для чего? Известное дело: купить сколько угодно мороженого или съездить в гости к индейцам…
Двор богача Юнуса был огорожен плохо. Через провал в низком, осевшем дувале свободно проходили соседские овцы, козы, запросто гуляли по двору, щипая бедную зелень.
Лазили и мальчишки. Играли в «чилляк» — азиатская разновидность русского «чижика». Никого Юнус-глухой не прогонял. Наоборот, когда отыскивалось свободное время, стоял в сторонке и с каким-то странным для взрослого интересом наблюдал за игрой. Может, наши игры напоминали ему его детство?
Этого никто не мог знать.
Как-то вечером Акрам вдруг сказал:
— Клад — это здорово! Но чужое брать нельзя.
— Может, Юнус-глухой закопал, а после о нем вовсе и забыл, — с надеждой предположил я.
— Вот и хорошо, — подхватил Рахмат. — Ему все равно не нужен никакой клад. Пусть себе торгует молоком.
Интересно, что там спрятано, в этом зарытом сундуке?
Жгучее детское любопытство явно пересиливало наши представления о том, что можно и чего нельзя… Словом, мы подгадали, когда Юнус-глухой отправится в очередной раз разносить молоко, и, притащив с собой лопату, принялись, пыхтя от спешки и напряжения, рыть по очереди вокруг груши.
Ладони наши сразу взбухли мозолями: земля была сухой, неподатливой. Старались в основном мы с Акрамом. Рахмат же деловито поплевывал в горсти, приплясывал вокруг нас и лихорадочно подгонял:
— Поднажмите, ребята! Еще, еще…
Когда земля была хорошенько взрыхлена, Акрам с досадой швырнул лопату.
— Вранье все, нет никакого клада!
— Э-э, может, он зарыт под другим деревом?.. — теперь Рахмат схватил лопату и принялся долбить землю под черешней.
Увы, под черешней тоже не ждала нас пиратская удача.
Но клад, клад! Одна мысль о нем разжигала воображение, заставляла до крови натирать ладони.
Мы вскопали и под урючиной, и под орешиной, но вожделенного сундука с драгоценностями, словно в издевку, нигде не оказалось.
Сердитые и
