что я узнала об этом совершенно случайно и крайне неприятным для себя образом. Сама я этой передачи не видела – у меня не было идеи следить за всеми Никитиными выступлениями. Войдя на следующий день в метро, я услышала у себя за спиной отчетливый женский шепот:
– Гляди, гляди! Добрынинская баба!
–Где?
– Да вот она, вот! Рыжая, в свитере. Он вчера по телевизору фотку показывал!
– Иди ты знаешь куда! Станет добрынинская баба в метро ездить!
– Говорю тебе – она! Сейчас, как входили, я ее хорошо рассмотрела.
Я поймала в темном стекле жадные взгляды двух девочек лет пятнадцати и на следующей же остановке выскочила из поезда. Причем не как-нибудь, а в самую последнюю минуту, как заправский агент 007, уходящий от «хвоста». Я была в ярости. Никита не имел права покушаться на мою частную жизнь! Не имел права насильно приобщать меня к своей публичности. В конце концов каждый человек сам для себя решает, чего ему хочется больше: известности или покоя. Никита прекрасно знал, что я думаю по этому поводу. Вечером того же дня я позвонила ему и устроила страшный скандал. Он молча выслушал меня и сказал:
– Слушаюсь! Никаких фотографий, никаких имен. Но про Прекрасную Даму ты мне разрешаешь говорить?
– Это твое дело, – в раздражении отрезала я. – Только учти, что Прекрасным Дамам положено поклоняться издали. Издали, понимаешь? К Прекрасным Дамам не пристают и тем более не тащат в койку!
– Это ты про средние века? – тупо переспросил он.
– Это я про всякие века, – отрезала я. – В том числе и про средние. Мы это в университете проходили.
– А я еще не созрел, – мрачно заявил Никита. – Слаб человек...
На том мы и расстались. Немного поостыв и обдумав наш разговор, я нашла, что все это довольно странно. Никто не мешал ему наплевать на мои протесты точно так же, как он плевал на просьбы оставить меня в покое. Между тем он говорил со мной виновато и чуть ли не испуганно. Можно было подумать, что он боится со мной поссориться! Все-таки в его поведении было много, как сказал бы Достоевский, фантастического. Потому не исключено, что половым актом я бы не отделалась.
Никитина популярность тем временем росла не по дням, а по часам. Надо отдать ему должное – в отличие от многих «звезд» он был действительно очень талантлив. Я небольшой специалист по этой части, но все знатоки в один голос твердили, что ему удалось создать нечто совершенно особенное, соединив национальные традиции с самыми современными тенденциями в музыке. По их словам, только Никитина музыка и имела право называться настоящим «русским роком», а то, что было до него, – всего лишь жалкие потуги и суррогат. Не знаю, возможно... У меня нет точки зрения, я просто повторяю чужие слова. Тексты песен он, по большей части, писал сам – то загадочно-абстрактные, то патриотически-ностальгические. Так себе тексты, по-моему... А вот голос у него был замечательный – сильный, красивый, и было в нем что-то такое, что даже на меня действовало, при всем моем скепсисе.
Кроме того, у него была на редкость счастливая внешность, идеально соответствовавшая имиджу. То есть я не знаю, что чему соответствовало: внешность – имиджу или имидж – внешности. Во всяком случае, они прекрасно гармонировали друг с другом. Никита, как я уже говорила, был на редкость хорошеньким от природы, к тому же, решив стать знаменитостью, он основательно поработал над своим внешним видом и в конце концов вылепил из себя русского богатыря. Имя у него было как нельзя более подходящее – псевдонима не требовалось. Кто-то из эстрадных юмористов, не помню уж кто, острил на эту тему, утверждая, что Добрынин подумывает над псевдонимом «Добрыня Никитич». И это, конечно же, был признак настоящей славы – один среди многих прочих.
Неслыханный взлет Никиты начался после того, как внезапно выяснилось, что нам необходима общенациональная идеология. Теоретикам требовалось найти как можно больше ее воплощений. Они учли тот факт, что в центре общенародного внимания у нас находятся звезды эстрады, и первым делом стали искать общенационального певца. То есть искать-то особенно не пришлось. Никита вписался в эту систему, как правильно подобранный кусочек мозаики в общую картинку. Популярности ему и раньше было не занимать, но в последнее время началось совсем уж черт знает что, прямо какой-то шабаш. Он без конца выступал по телевизору – то пел, то рассуждал, то вел телепередачи. Газеты и журналы дрались за то, чтобы взять у него интервью. Я уж не говорю о майках, кепках, значках и прочей рекламной продукции с его изображением. Пару раз он намекал мне, что иметь в качестве спонсора государство очень и очень неплохо. «Совсем большие деньги», – говорил он, налегая на слово «совсем». Меня это «невинное хвастовство» раздражало невыносимо. Я просила его заткнуться или рекомендовала заняться благотворительностью.
Теперь скажите мне: при чем здесь я? Почему все это должно было иметь какое-то отношение к моей жизни? Если кто-нибудь сделает из всего вышеизложенного вывод, что я кокетничаю, а на самом деле внимание такой неслыханной суперзвезды не могло мне не льстить, значит, увы, мне не удалось ничего как следует выразить и передать. Больше того, если кто-нибудь подумает, что вся эта история вполне безобидна, то он ошибется.
Не знаю, как объяснить... Никита нарушал мои связи с миром. Мне, как ни дико это звучит, не верили ни женщины, ни мужчины. Женщины не верили в то, что я не строю Никите никаких ловушек, и пытались разгадать мою хитрость, что, впрочем, многим не мешало отчаянно мне завидовать. А мужчины были не в состоянии до конца поверить в то, что я действительно не отвечаю взаимностью столь завидному кавалеру. За непродолжительный период Никита сумел разрушить три моих романа, между прочим, довольно серьезных, и явно не собирался останавливаться на достигнутом. Одним-двумя «уместными» появлениями, парой «вовремя» сказанных фраз ему удавалось добиться «блестящих» результатов. Симптомы были всегда одни и те же: мои кавалеры начинали мучить меня дурацкими вопросами, становились мрачны, подозрительны, и в итоге все летело в тартарары.
– Ну и ладно! – резюмировала моя сестра. – Будем считать это проверкой на вшивость.
В душе я не могла не признать ее правоту, хотя все три раза все-таки расстраивалась. Но, в общем, глубокой душевной раны никто из них мне, конечно, не нанес. Что
