по-твоему, упущенная возможность?
— Да. Раньше ты сделал бы все что угодно, чтобы спровоцировать подобную встречу.
— Возможно, я немного изменился, — добродушно сказал Матье. — Что ты имеешь в виду? Что я постарел?
— Тебе тридцать четыре года{7}, — просто сказала Марсель.
Тридцать четыре. Матье подумал об Ивиш и испытал легкую досаду.
— Да… Но я отказался скорей из щепетильности. Понимаешь, я не в курсе этих дел.
— Сейчас ты редко бываешь в курсе, — заметила Марсель.
Матье живо добавил:
— Впрочем, он тоже не был в курсе: когда человек пьян, он невольно впадает в патетику. Этого я и хотел избежать.
Он подумал: «Это не совсем верно. Об этом я не размышлял». Он старался быть искренним. Матье и Марсель договорились всегда говорить друг другу все.
— Видишь ли… — начал он.
Но Марсель рассмеялась. Тихое и нежное воркование, как в те минуты, когда она гладила его по голове, приговаривая: «Мой бедный мальчуган». Однако вид у нее был неласковый.
— Узнаю тебя, — сказала она. — Ты боишься патетики! И все-таки, наверно, ты мог бы быть немного патетичен с этим парнем? Что в этом дурного?
— Ну и что это дало бы мне? — спросил Матье.
Он защищался от себя самого.
Марсель неприветливо улыбнулась. «Она меня достает», — рассеянно подумал Матье. Он был настроен миролюбиво, немного отупел, пожалуй, был в хорошем настроении и не хотел спорить.
— Послушай, — сказал он, — ты не права, что придаешь такое значение этой истории. Да у меня и времени не было: я шел к тебе.
— Ты совершенно прав, — сказала Марсель. — Это пустяк. Просто пустяк, яйца выеденного не стоит… Но тем не менее это симптоматично.
Матье вздрогнул: только бы она не употребляла эти отвратительные словечки.
— Ну, выкладывай, — сказал он. — Что ты тут видишь такого интересного?
— Ну, — ответила она, — во всем виновата твоя знаменитая трезвость. Ты забавен, старина, ты так боишься обмануть сам себя, что скорее откажешься от самого прекрасного приключения на свете, чем рискнешь солгать себе.
— Ну да, — сказал Матье, — ты это хорошо знаешь. Это давно так.
Он считал, что она несправедлива. При чем тут «трезвость»? (Он ненавидел это слово, но Марсель с некоторых пор стала его употреблять. В прошлом году вместо него было слово «поспешность»: слова держались не дольше сезона.) Эту «трезвость» они культивировали вместе, они были за нее в ответе один перед другим, это и было глубинной сутью их любви. Когда Матье принял свои обязательства по отношению к Марсель, он навсегда отказался от мыслей об одиночестве, от свежих тенистых внезапных мыслей, которые когда-то у него возникали с затаенной живостью рыбок. Он мог любить Марсель только в абсолютной трезвости: она была его трезвостью, его товарищем, свидетелем, советчиком и судьей.
— Если бы я врал себе, — сказал он, — мне бы казалось, что одновременно я вру и тебе. Это было бы для меня невыносимо.
— Да, — сказала Марсель.
У нее был не очень убежденный вид.
— Ты, кажется, думаешь иначе.
— Да, — вяло подтвердила она.
— Думаешь, я лгу?
— Нет… но с тобой никогда нельзя быть до конца уверенной. Только знаешь, что я думаю? Что ты себя немного стерилизуешь. Я подумала об этом как раз сегодня. У тебя все так опрятно и чисто; пахнет стиркой, как будто бы тебя пропустили через стерилизатор. Но тебе недостает тени. В тебе не осталось ничего бесполезного, непроясненного, смутного. Слишком светло, слишком знойно. И не говори, что ты это делаешь для меня: ты потакаешь собственному пристрастию; у тебя вкус к самоанализу.
Матье был смущен. Марсель часто бывала с ним жестковата; всегда настороже, немного агрессивна, немного недоверчива, и, если Матье с ней не соглашался, она это рассматривала как попытку над ней властвовать. Но сейчас был тот редкий случай, когда она явно хотела позлить его. И потом, эта фотография на кровати… Он с беспокойством разглядывал Марсель: время, когда она решится заговорить, еще не пришло.
— Мне не очень-то интересно себя анализировать, — просто сказал он.
— Верно, — согласилась Марсель, — но это не цель, это средство. Чтобы освободиться от себя самого; смотреть на себя, судить себя — вот твоя любимая повадка. Когда ты на себя смотришь, ты воображаешь, будто ты не то, на что смотришь, будто ты ничто. В глубине души это твой идеал: быть ничем.
— Быть ничем, — медленно повторил Матье. — Нет. Это не то. Послушай, я… я хотел бы зависеть только от себя.
— Да. Быть свободным. Абсолютно свободным. Вот он, твой порок.
— Это не порок, — сказал Матье. — Это… А что ж, по-твоему, надо стремиться к другому?
Он был раздражен: сто раз он объяснял все это Марсель, и она прекрасно знала, что он больше всего дорожит этим.
— Если… если бы я не пытался примерить существование на себе, то оно казалось бы совершенно абсурдным.
Марсель настаивала с насмешливым и упрямым видом:
— Да, да… Не отрицай, это твой порок.
Матье подумал: «Она действует мне на нервы, когда строит из себя этакую бяку». Но тут же опомнился и мягко сказал: — Это не порок, просто я такой, какой есть.
— Почему же у других все иначе, если это не порок?
— Они такие же, только не отдают себе в этом отчета. Смех Марсель осекся, в уголках губ появилась жесткая и угрюмая складка.
— А у меня нет желания быть свободной, — сказала она.
Матье посмотрел на ее склоненный затылок и почувствовал себя неловко: когда он был с ней, у него всегда возникали угрызения совести, нелепые, неотвязные угрызения. Он подумал, что никогда не ставил себя на ее место: «Свобода, о которой я ей говорю, — это свобода здорового мужчины». Он положил руку ей на шею и нежно сжал пальцами эту уже приувядшую, тучную плоть.
— Ты чем-то раздосадована?
Она подняла к нему слегка смущенные глаза.
— Нет.
Они замолчали. Удовольствие Матье сосредоточилось в кончиках пальцев. Он медленно провел рукой вдоль ее спины, и Марсель опустила длинные темные ресницы. Он привлек ее к себе: в это мгновение он не желал ее, он скорее хотел почувствовать, что этот строптивый и мятежный дух тает, как сосулька на солнце. Марсель склонила голову на плечо Матье, и он увидел вблизи ее смуглую кожу, голубоватые шершавые подтеки у нее под глазами. Он подумал: «Боже мой! Она стареет». Но тут же поймал себя на мысли, что тоже немолод. Он несколько неуклюже наклонился над ней: ему хотелось забыть и себя, и ее. Но он давно уже не забывался, когда был с ней в постели. Матье поцеловал ее
