тогдашний министр здравоохранения, очень не любил моего Ивана Ильича. Он считал, что для меня это мезальянс, и если я пошла на такое замужество в сорок девять лет, то нехороший я человек. Редиска, одним словом. И недостойна стать Героем. А мне в тот период не нужно было быть Героем или депутатом, в моей области знания это никаких возможностей не давало. Сейчас, может быть, дает – возможность выступить за науку несчастную.
А тогда я воспринимала это совершенно спокойно.
А Ивану Ильичу было обидно?
Он ужасно переживал. И так же, когда начались мои сложности с ИЭМ[4], он их воспринимал трагически, сокрушался, что нас ругают. Заставлял меня обращаться в «Известия» с опровержениями. Я говорила: «Перестань, забудь об этом». – «Нет, ты должна доказать свою правоту». Исключительно по его просьбе я делала глупые шаги.
Вот сейчас, оглядываясь назад: это было просто ниже меня выступать в «Известиях» и объяснять, что мы со Святославом делаем благое дело, создавая новый институт. Я же была директором ИЭМ и, предполагалось, им останусь. Был такой расклад: если я ухожу, то становлюсь персоной нон грата. Никто не понимал, зачем мне, директору большого знаменитого института уходить в новый и маленький, который еще неизвестно выживет ли. Иван Ильич тоже не понимал зачем. Так как Святослав его возглавил, даже не подспудно, а публично считалось, что это я его судьбу устраиваю. Но надо быть сумасшедшей, чтобы еще и мне туда перейти научным руководителем. Зачем это нагромождение? А затем, что это был институт моей мечты, место, где интересно работать и вовсе не обязательно быть директором.
В итоге из-за этих дрязг у меня выпали несколько лет полноценной научной работы. Формально мало что изменилось, статьи публиковались как прежде. Но пропала радость, которую мне всегда доставляли занятия наукой. Она вернулась лишь сейчас, когда я по-настоящему очнулась от всех неприятностей. А вместе с ней появилась невероятная жадность ко времени. Вот вчера я приехала с дачи в беспокойстве: что-то пропустила, не успеваю. Для меня немыслимо несколько дней подряд не заниматься наукой. Только работа дает стабильное состояние и настроение, неважно, в кабинете или в лаборатории, пишу или читаю научную периодику. Я подписалась на журналы Nature и Neurotimes review, раньше брала их в библиотеке. Nature приходит раз в неделю. Поэтому я в курсе всего, что происходит в моей области, а происходит много интересного.
Аркадий Яковлевич, давайте заканчивать.
Спасибо. На сегодня последний вопрос: было у вас в детстве озарение, что вам в жизни предстоит свершить что-то очень значимое?
До детского дома – нет.
Письмо вдогонку. Если кошка полюбит[5]
Бонна ушла от нас. Мы, дети, знаем причину ее ухода – она не может есть маргарин, а масла мало, его дают только нам. Она пошла искать дом, где масло дадут и ей. Вместе с ней из-под стекла на ее столе исчезла фотография очень хорошенькой девочки, которая была во всем недостижимо лучше нас. Настолько лучше, что у нас с Андреем даже не было желания достичь такого совершенства.
Уже на второй день (если не на первый) после ухода Берты Яковлевны мы понеслись во двор. У наших так называемых собственных домов на углу Греческого проспекта и улицы Некрасова в Ленинграде были огромные дворы. И еще более огромные подвалы – все рассказы о таинственных островах и пещерах преображались в наших детских головах во что-то похожее на наши подвалы – ведь они простирались и под огромными дворами, и под огромными домами. Там было страшно. Лишь благодаря неимоверным стараниям мамы мы их освоили не до конца. Но все же настолько, что очень часто неслись домой каждый со своим трофеем. Наиболее ценным трофеем считался котенок-подросток с рыжей лункой во лбу, хотя вообще трофеями были именно кошки…
В то не очень сытое время жильцы домов боялись не кошек, а крыс и мышей, а потому не так уж много было кошек бродячих, почти в каждой квартире оберегала хозяев от этих тварей своя Кошка. Котят чаще всего не топили, а разбирали. Если мама успевала перехватить нас, она мыла кошек. Но мытых или немытых мы тащили в постель, и тут начинался наш с Андреем диалог, хотя формально мы обращались к кошкам.
«Ты у меня золотистый», – говорила я.
«Пускай он золотистый, а ты у меня золотой», – Андрей.
«А ты золотистый-золотой» – и т. д. и т. п.
Котят каждый держал на груди под одеялом, «лицом» к лицу с собой. Кошки терпели. Мы скоро засыпали. Утром мама говорила, что кошки ушли домой. Действительно, дверь черного хода (из кухни) у нас почти всегда была открыта, и мы верили в инициативу кошек. Никогда не допускали, что взрослые вмешиваются в наши игры дальше мытья кошек. Завтра все начиналось по новой, хотя искали мы тех же, особенно того же, с рыжей лункой во лбу. Мы чаще всего не успевали дать им имя, откладывая это на завтра.
Мама признавала только рыжих котов, но, как и все коты в наших «собственных» домах, они жили полудикой жизнью – никаких поддонов с песочком ни у кого не было, кошки шли «за этим делом» во дворы. Домашние почти всегда возвращались, а если нет – дворники за три рубля приносили в дом всех, напоминавших рыжих. Чаще всего, пропадая два-три дня, рыжий возвращался серым. Ничего, отмывали – и все повторялось. Слово «экология» никто не знал, а о крысином яде знали.
Почему мы тащили кошек, а не щенков? Просто щенков не было в наших подвалах? Это – очень может быть…
Мы никогда в детстве не думали: умные наши кошки, знают ли они нас, любят ли они кого-то, – мы просто любили их. Теперь мы знаем больше о кошках. Прежде всего, они очень скрытные зверьки – в отличие от собак, очень не любят раскрывать свои тайны. Однако господин случай и здесь хозяйничает и раскрывает их маленькие тайны.
Андрей, уже совсем взрослый, работал на заводе. У проходной его встретил рыжий маленький котеночек. Замяукал, попросился на руки. Андрей поднял его, посадил на подоконник в проходной и сказал: «Сейчас ничем помочь не могу, иду работать. Вечером пойду домой, если дождешься – возьму». Андрей забыл, а котенок ждал. Вечером соскочил с подоконника и пошел за Андреем. Андрей взял его домой и когда кормил – понял, что котенок буквально умирал с голоду. А ведь мимо прошли сотни людей. Котенок прижился и вел себя, как все наши звери: встречал у дверей, лакал молочко, ловил мышей, если находил.
