Старейшины с удивлением посмотрели на Унху, которого отец безуспешно пытался заслонить собой, но выгонять не стали. Стало быть, ничего, что для его ушей не предназначено, говорить не собирались.
Таскув жестом пригласила их сесть у очага, те с благодарным кивком устроились у огня, оттеснив Унху в тёмный угол. Чужеземцы встали рядом с ними, ухватившись, видно, по давней привычке за пояса, где уже снова висели мечи в ножнах. Доброе оружие, да не всегда для добра предназначенное.
– У этих людей есть к тебе просьба, светлая аги, – снова обратился Альвали к Таскув. – Вчера мы их не выслушали толком, но они за важным делом пожаловали. И отлагательств оно не терпит. Но сначала мы хотели спросить у тебя, захочешь ли ты просьбу ту исполнять. Мы-то можем решить, нужно оно или нет, но неволить тебя не станем.
Отомаш напряжённо вслушивался в то, что говорит старейшина, но, видно, почти ничего не понимал, а потому недоверчиво хмурился. Знать, боялся, что не так передадут его слова, исказят по недоброму умыслу. Хоть и приняли их теперь, как гостей, а застарелой, словно копоть на стенах, неприязни всё одно не скроешь: давала о себе знать вражда, которая и утихла с течением лет, но не пропала совсем, как загнанный травами внутрь груди кашель. Сын Отомаша, напротив, беспокойства не выказывал и даже кивнул, когда Альвали замолчал. И любопытно вдруг стало, откуда он вогульскому обучен? И зачем?
После Смилан наклонился к отцу и что-то ему сказал. Лицо Отомаша тут же разгладилось. Все обратили взгляды на Таскув.
Она провела рукой по волосам, жалея, что не успела заплести косы – стыдоба! – и неспешно подошла к муромчанам. Придется, хоть такой растрепухой, всё равно держаться подобающе. Но от пристального взгляда Смилана предательский жар бросился к щекам. Что ж он всё время её разглядывает, как зверюшку какую чудную? А совсем подурнело, когда Таскув увидела заткнутый за его пояс нож Унху.
Она подавила вздох и невольно сцепила перед собой руки.
– Я слышала вчера, что хворает ваш вождь…
– Княжич Ижеслав, – кивнув, уточнил воевода. – Старший сын нашего князя Гордея Мирославича.
Как будто это было для него очень важным, чтобы шаманка запомнила их мудрёные, никакому разумению не поддающиеся имена. Она коротко улыбнулась.
– Стало быть, вы хотите, чтобы я помогла вам? Излечила его?
– Истинно так, светлая… аги, – Отомаш коротко глянул на сына.
Тот подавил едва заметную улыбку. Знать, учил чему-то отца, чтобы хоть какую-никакую дань уважения оказать девушке, у которой о спасении просить приходится. Да немногое тот запомнил, а потому боялся ляпнуть что-то не то.
– Не может она поехать с вами, – тихо буркнул Ойко. – Скоро к ней приедет жених, а ваш княжич где – неведомо. Не пущу!
– Не вмешивайся, Ойко, – повернулся к нему Альвали. – Не тебе решать. Как она надумает, так и будет. Если захочет с ними ехать, поедет. Захочет остаться – так тому и быть.
Отец резко махнул на него рукой:
– Да неужто вы к её судьбе руку не приложите? У вас из-под носа шаманку самую сильную на всё племя увести хотят. А вы и уши развесили!
– Хватит, – отрезал старейшина. – Дай ей хоть слово сказать. А жених твой никуда не денется. Да и свадьба не завтра. Успеет вернуться, если поехать надумает.
Ойко недобро глянул в сторону Унху, а затем перевёл взгляд на Таскув. Неужто догадывался, что они что-то задумали, потому из виду её выпускать боялся? Отца обмануть сложно. А ну как решит наблюдать за ней, а там уж никак не скроешься. Не ко времени Унху пришёл, за короткие мгновения радости теперь приходилось расплачиваться тревогами и страхом за то, что ничего не получится.
– Далеко ли ваш княжич? – стараясь не терять лица, обратилась Таскув к чужеземному воеводе. – Почему он сам не приехал сюда?
– Как только поплохело ему, мы выехали на север все вместе, думали, успеем, – развёл руками тот. – Но по дороге ему стало совсем худо. Побоялись, не довезём. И оставили Ижеслава в деревне ваших соседей остяков. А сами отправились дальше налегке.
– До остяков ехать далеко, – рассудил Альвали и вопросительно посмотрел на Таскув. – Не случится ли так, что ты покинешь паул зря?
В его словах было разумное зерно. Если уж княжич был так плох, как о том говорит Отомаш, он мог умереть ещё до того, как чужеземцы добрались сюда. Ведь от ближайшего паула остяков ехать больше седмицы. Таскув оглядела свою избушку, сомневаясь, что делать. Ей было жаль незнакомого княжича: если уж о нем так заботятся его люди, знать, и человек он хороший. В голосе и словах воеводы слышалась искренняя тревога за вождя. Но уехать сейчас – значит, отложить их с Унху побег боги знают насколько. Вон уже, смотрит охотник сычом, чует её колебания и чуть что не задумываясь осудит. А то и ссоры не избежать. Терпение его не безгранично.
Взгляд зацепился за бубен, висящий на стене. Теперь молчаливый и неподвижный. А вчера он пел и танцевал в её руке, точно живой, словно было у него своё собственное дыхание и своя воля. Таскув вздохнула и оглядела мужчин, замерших вокруг неё в ожидании. Как бы поступила Ланки-эква?
– Есть у вас что-то, что принадлежало вашему княжичу? – она подошла к Отомашу. – Или хотя бы то, чего он касался достаточно долго?
Воевода растерянно почесал бороду. А вот Смилан, не раздумывая, снял с запястья широкое серебряное обручье, всё в замысловатых узорах, и протянул ей.
– Вот, оно раньше принадлежало Ижеславу.
Отомаш почему-то сердито глянул на него, но тот и бровью не повёл. Таскув приняла украшение, повертела в руках, разглядывая. Богатое обручье, мастерская работа. На серебре вырезаны переплетённые дубовые ветви и жёлуди, украшенные тёмным янтарём. Поистине княжеская вещь. Вот только откуда она у воеводского сына? Хотя все они воины – может, в награду досталась за какие заслуги.
Таскув кивнула Смилану, обхватила обручье ладонями и закрыла глаза. Прошептала короткое обращение к духам, чтобы показали они, жив ли ещё тот, кто касался этого серебра. То быстро нагрелось от её тепла, а потом стало горячим.
Толкнулась в пальцах волна силы, разнеслась по телу до самого нутра, обдала волнующим жаром: настолько огромная мощь была в ней. Взметнулась, обжигая, от пят до макушки. Таскув не удержала вздох, мысленно подалась навстречу чужой воле, такой притягательной, что хотелось окунуться в неё с головой. Если хворый княжич обладает такой силой, то беспокоиться о нём нет нужды – проживёт ещё много седмиц. Но стоило потянуться глубже, оказалось, что это плескалась бурным потоком жизнь Смилана. Кипучая, словно нагретый земными недрами источник. Таскув смутилась и, приоткрыв глаза, невольно украдкой посмотрела на него. Но сын воеводы всё равно заметил и вопросительно приподнял непривычно светлые брови.
Таскув снова обратилась к обручью, и на этот раз духи указали ей на тонкий и незаметный поначалу ручеёк жизни Ижеслава. Он давно уж не заполнял до краёв старое русло, но продолжал течь по самому его дну, неровно и медленно. Плохо дело.
