выходящим. Может, тому виной три месяца в тюрьме и принудительные уроки итальянского языка, но к миссии по освобождению я отнеслась философски. За минувшую неделю произошло столько событий, что психика в попытке защитить последние нервные клетки отключила функцию паники.
Куда более забавно, что, вспотев, как собака, в этом мешке, мне-таки пришлось сесть в дорогую иномарку. Вот здесь и возникло чувство неловкости, растерянности. Когда ты стоишь посреди пустой трассы в поздний час ночи, грязная и неотесанная, и тебе необходимо сесть рядом с человеком, который сиял чистотой и лоском. Глупо. Нужно вести себя более уверенно. Но богачи с детства заставляли меня ежиться и стыдиться собственного положения.
Повезло в другом — воняла я, конечно, еще как, но терпеть это пришлось незнакомцу, который выступал в роли водителя и… курьера. Получите, распишитесь, вот ваш товар в мешке. Ну естественно, стал бы мистер Адлер… ладно, рассуждать об этом — время тратить.
Куда мы ехали — один черт, я даже не спрашивала, просто втиснулась в угол на заднем сидении и смотрела в окно. Как бегут огни. Проносятся домики. Красивые милые домики.
На сидении рядом лежал бумажный пакет, в нем — одежда. И как, простите, переодеться в таком крохотном салоне? Это не седан, чтобы изворачиваться здесь во всех позах. Понятное дело, что в тюремной робе засветиться при неожиданном свидетеле или полиции хотелось меньше всего.
Я взяла футболку. Одно прикосновение к мягкой ткани уже говорило о ее стоимости, не говоря уже о бренде. Такая вещь стоила, как месяц аренды моей крохотной квартиры.
Квартиры… аренда… твою мать! Моя квартира! Мои вещи!
— О боги… — зашипела я сквозь зубы.
Да, я помнила, что в моей маленькой берлоге осталось много полезных вещей, а также заначка, о которой мое сердце кровью обливалось. В тюрьме я вообще не вспоминала об этом, но сейчас… И что мне делать? Теперь идти некуда, совсем.
От нахлынувшего уныния я едва не сползла вниз с кресла. Да и было б куда сползать!
Честно говоря, дальнейшие несколько часов до утра прошли как в тумане. Меня привезли, словно груз, в какой-то коттедж, показали спальню и душ, велели привести себя в порядок и ушли, едва не хлопнув дверью. Усталость брала верх, но я все же залезла в душ и когда сбросила с себя грязное тряпье, зависла на долгие минуты.
Никого рядом. Нет запаха плесени. Лежат чистые белые полотенца, какие-то баночки и пакетики — шампунь, кондиционер, мыло. Три месяца я сдирала грязь с кожи жесткой мочалкой и мылом, им же пенила остриженные волосы. Слишком яркий контраст. Слишком… просто слишком.
Слишком теплая вода, слишком фруктовый запах шампуня, слишком мягкий матрас, слишком чистая одежда…
Слишком тихо для того, чтобы спрятать судорожные всхлипы.
Я ожидала, что месье притащится едва ли не в предрассветный час. Но в доме находилась пара странных мужиков, охранников, которым, вероятно, велели стрелять в меня, если предприму попытку к бегству. Так что целый день я изучала комнаты, как любопытный енот, заглядывала в шкафы, объелась пиццы — в холодильнике оказалось пусто, один из церберов привез еду. К вечеру я и пришла в себя, если так можно выразиться. Во всяком случае, у меня хватило ума сменить махровый халат на джинсы и рубашку.
К вечеру, когда стемнело, к коттеджу подъехала машина. Даже не слыша голосов, уже поняла по реакции охранников, что месье богатей пришел за своей долей.
Спесь утренней легкости как ветром сдуло.
Первое — улыбка. Его улыбка могла бы свести любого с ума, даже меня, не окажись мы при столь дрянных обстоятельствах. Но от этого образа Казановы разило приторной пудрой, которая так и сыпалась мне на мозг. Так что встречала хозяина положения я хмурым взглядом, сидя за обеденным столом, как царь над политической картой мира.
— Вижу, ты уже пришла в себя? — По-хозяйски сбросив куртку на спинку стула, Рэйф остановился по другую сторону стола.
— Из одной тюрьмы в другую.
Моей мрачности мужчина лишь усмехнулся. Хотя, еще парень, какой мужчина?!
— Не обессудь, я должен быть уверен, что ты выполнишь свою часть сделки.
Не стоило напоминать лишний раз о затее, которая пахла не просто жареным, а горькими углями. Мне это не нравилось, да, с самого начала не нравилось, но цена, которую мне предложили за беспрекословное выполнение работы, оказалась невероятно заманчивой. Но выбравшись из-за решетки, я освободилась и от оков безрассудства.
— Зачем тебе нужен алмаз?
— Мне казалось, мы обсудили это. Без вопросов.
— Сейчас стоит вопрос о моей жизни, — жестко подчеркнула я. — Гонсалес наверняка будет ждать меня, он не поверит в мою смерть, уж точно не при столь неожиданных обстоятельствах.
— Гонсалес ни о чем не будет подозревать, это я могу тебе гарантировать.
— С чего вдруг такая уверенность?
Я не понимала его логики. Пусть моя жизнь для него ничто, однако стоило просчитать каждый момент, чтобы свести риск к минимуму. Итальянец продолжал бы беззаботно хорохориться о своем сокровище только при условии, что его собачки в тюрьме лично распотрошили бы меня. Но этого не произошло, так с чего такая уверенность?
Буравя Рэйфа пристальным взглядом, я неожиданно, скорее, для себя, заставила его нервничать. Он будто скользкая змея, огибающая прутья на своем пути. Что-то в его натуре, привычке держаться, изменилось, как если бы он пытался удержаться над краем пропасти. Но не удержался. Полетел вниз.
Или, скорее, я достигла дна пучины обмана. Разбилась о невидимые камни и со жгучим негодованием аж подскочила с места, ударив кулаками по столу. Стул отлетел назад, жалобно скрипнув ножками.
— Ты! Ты все подстроил!
— Так, успокойся…
— Иди ты в жопу, успокоиться! — Закричала я, и если бы не стол, то прыгнула бы на него, как разъяренная кошка. И действительно, почему бы не расцарапать ему глаза и лицо? — Они напали на меня не из-за Гонсалеса, это ты их натравил! Чтобы… чтобы я согласилась, да?!
— Мне нужно было убедиться, что ты точно согласишься со мной работать. Только угроза жизни могла заставить тебя добровольно уйти из тюрьмы.
— Иди ты… к черту! — Еще раз стукнув по столу для пущей убедительности, я зашагала прочь. — Я не собираюсь в этом участвовать! Я ухожу!
— И куда ты пойдешь?
Вопрос пробил спину и пригвоздил к месту копьем. Вот он — камень преткновения. Я стала человеком-невидимкой, гражданка США Джулия Бонавиль умерла в возрасте двадцати лет от ножевого ранения в итальянской тюрьме. Меня убил человек, который и освободил.
— Без документов, без знания местности и языка, —
