А «Бейкер-стрит», к слову добавлю, означает «Улица Булочников». Вообще, переводить названия улиц оказалось жутко увлекательным занятием. То, что Шерлок Холмс жил на Улице Булочников — в этом что-то есть, да? И вообще, когда вот так переводишь названия улиц, карта Лондона начинает выглядеть совсем по-другому, Лондон предстает просто сказочным городом, потому что за каждым названием открывается просто фантастический смысл.
Наверно, и все города так. Я вот сейчас сообразил, почему в «Трех мушкетерах» Париж выглядит таким волшебным городом: потому что почти все названия улиц переведены (в нашем издании, во всяком случае). А в тех книгах, где названия улиц даны как есть, Париж выглядит суше и скучнее. Разве не так?
Да и наш городок взять. Мы просто привыкли к названиям наших улиц, а ведь какие они замечательные! Свято-Никольская — главная (долгое время была улицей Ленина), Дегтярная, улица Верхнего Волока, улица Нижнего Волока, Насыпная, Спасо-Преображенская, и даже Получервленая. Не говорю уж про улицу Монастырской Рати и улицу Долгого Сыска. И как странно думать сейчас, что одно время они были Индустриальной, Колхозной, Двадцатипятилетия Октября и так далее.
То же и в Москве. У нас-то названия московских улиц на слуху не пообтерлись, поэтому почти каждое название звучит песней. Не знаю, как для самих москвичей.
Впрочем, отец, который родился и вырос в Москве, с огромным удовольствием произносит, когда рассказывает о своем детстве: Крутицкий Вал, Земляной Вал, Маросейка, Таможенный Мост, Солянка, Подкопай… Но, возможно, это оттого, что, в самой глубине души, он все-таки немного тоскует по родному городу, хотя давным-давно уже стал жителем озерного края, через который проходит система Волго-Балта, и другой жизни себе не представляет.
Но вернемся к тому моменту, когда Ванька подошел к окну.
— Ух ты! — вдохнул он полной грудью. — Обалдеть! Весна в разгаре! Даже странно представить, что у нас еще снег лежит! И, возможно, лед не до конца сошел!
Действительно, там, у нас, в глубине континента, конец марта — это то время, когда весна еле-еле и робко-робко начинает вступать в права, а здесь, в «туманном Лондоне», все зеленеет, и вишни вовсю цветут, и этот запах свежей зелени, клейкой зеленой листвы растекается над городом, доносится из всех парков, которых здесь множество, пробивается сквозь сырость… Это так здорово, что можно подолгу стоять у окна и просто следить за жизнью города.
— Такой воздух, как будто арбузом пахнет, — сказал мой братец. — Это, наверно, с Темзы.
И я мог только согласиться с ним.
— И эти красные омнибусы… — продолжал Ванька. — Мы ведь обязательно на одном из них прокатимся, да? Только непременно на втором этаже!.. Как ты думаешь, во сколько может открываться дом Шерлока Холмса?
— Думаю, с десяти — точно. А может, и с девяти. Если мы пойдем неспешным шагом, то дойдем около половины десятого. Или он будет уже открыт, или мы еще немного погуляем…
— Так и сделаем! — живо отозвался Ванька. — Вперед!
И тут раздался осторожный стук в дверь квартиры.
— Кто там? — крикнул я машинально по-русски.
За дверью кто-то забормотал по-английски. Голос был мужской, довольно неразборчивый.
Я подошел к двери, открыл ее.
Мы увидели невысокого мужчину в строгом костюме, в мягкой шляпе. Приподняв шляпу в знак приветствия, он продолжил свои объяснения.
Из этих объяснений я уловил только, что он довольно много упоминает про какую-то «кошку».
— Кам ин, плииз, — сказал я. («Входите, пожалуйста».) — Ю… Хэв ю лост ёр кэт? — «Вы потеряли свою кошку?» — Эту фразу я родил почти без запинки, и остался очень собой доволен.
— Он чего, кошку ищет? — громким шепотом осведомился мой братец.
Я кивнул:
— Наверно, кто-то из жильцов. Видно, его кошка удрала на крышу, и он хочет достать ее через наше окно.
— Ааа, ну, конечно!.. — и Ванька сделал приглашающий жест рукой к тому окну, которое смотрело на крыши. — Только мы ведь никакой кошки не видели. Впрочем, он, наверно, засек, где она прячется. Кам ин, йес.
Мужчина прошел к окну, медленно, несколько недоуменно озираясь при этом по сторонам. Поглядел в окно, потом повернулся к окну спиной и обозрел нашу квартирку. Потом он опять заговорил, взволнованно и взахлеб.
— Чего он талдычит? — таким же громким шепотом, как прежде, вопросил Ванька.
Я пожал плечами.
— Не пойму, — и обратился к мужчине: — Ар ю гоуин ту сиик ёр кэт? — «Вы собираетесь искать свою кошку?»
Мужчина глядел на нас, наморщив лоб.
— Полиш? — спросил он наконец.
— Какой «полиш»? — не понял мой братец. — «Полированные» мы, что ли? В смысле, воспитанные?
— Нет, — ответил я. — Он спрашивает, не поляки ли мы… Нот полиш, рашенз, — уведомил я мужчину. — «Мы не поляки, мы русские».
Мужчина вдруг заулыбался.
— Bin gar keine Russin, stamm' aus Litauen, echt deutsch, — сообщил он.
— Чего-чего? — Ванька выпучил глаза. — Чего он талдычит?
— Насколько понимаю, по-немецки, — сказал я. — Что-то насчет того, что он не русский, а немец из Литвы.
— Этого еще не хватало! — произнес мой братец. — А кошка-то здесь при чем?
— Наверно, он живет одиноко, и кошка — его единственный друг, — предположил я. — Луук фор ёр кэт, — обратился я к мужчине: «Ищите, мол, наконец, вашу кошку!»
Он опять разразился длиннющей цитатой по-английски, из которой я, напряженно вслушиваясь, выудил «нот нау» и «эйти йерс эгоу», и опять «кэтс», «кэтс» и «кэтс». Причем, говоря «кэтс», он стал нам подмигивать.
— Слышь, а он не того, не тронутый? — прошипел мой братец. — Чего он сейчас-то говорит? Что ты в лице изменился?
— Он говорит что-то вроде того, что ищет кошку или кошек, которая не сейчас здесь живет, а жила восемьдесят лет назад, — ответил я. — То есть, может, он еще о чем-то говорит, но я больше ничего не могу понять.
— Точно, псих! — Ванька стал опасливо, бочком отодвигаться подальше от незнакомца. — Слушай, он нам ничего не сделает, а?
— Вроде он тихий, — пробормотал я, искоса наблюдая за мужчиной.
А тот, посчитав, видимо, что все необходимые объяснения нам даны, достал фотоаппарат, сфотографировал вид на крыши, потом показал на противоположные окна, глядевшие на улицу:
— Мэй ай?.. — «Можно мне?..»
— Йес! — энергично закивал я. — Йес, оф корс! («Да! Да, конечно!»)
Он, не медля, сфотографировал вид из других окон и, опять приподняв шляпу и рассыпавшись в благодарностях, стал откланиваться.
Мы его, естественно, не удерживали.
— Уф!.. — сказал Ванька. — Слушай, что это был за тип? Совсем больной! Он ведь прирезать нас мог!
