поболтать.
Заглянув в комнату девочки и удостоверившись, что та и в самом деле спит, Елена Ивановна поманила следователя за собой.
— Вот, — торжественно проговорила она, доставая из картонной коробки в спальне супругов толстую тетрадь, — дневник Алины. Вы ведь не проводили настоящий обыск. А я провела. И нашла эту тетрадочку на дне коробки со старыми тряпками. Я не успела прочитать ее, так только, пролистала. Алина пишет в основном о том, как она нравится мужчинам, сама не понимая почему. Она была умной женщиной и оценивала себя критически. Считала, что в ней мало светского лоска и шарма, в отличие от ее подруги Светланы, но мужчины предпочитают именно ее. Ну и все в таком духе. О чем еще думают молодые? — усмехнулась Елена Ивановна. — Да только о любви. В особенности девушки и молодые женщины.
В это время послышался звук отпираемой двери. Гринева успела спрятать Дневник на прежнее место и выскочить в прихожую. Виктор Петрович поспешил за ней. Вошел сумрачный хозяин квартиры и помрачнел еще более, увидев следователя.
— Здравствуйте, Евгений Леонидович, — попытался улыбнуться Виктор Петрович.
Хозяин квартиры буркнул что-то неразборчивое и прошел в кухню. Елена Ивановна и Виктор Петрович проследовали за ним.
— Я вам сейчас чайку налью, — засуетилась пожилая дама, — чтобы вам было комфортнее беседовать.
— Не стоит, — остановил ее Евгений Леонидович, — следователь ведь допрашивать меня пришел, а не чаи тут распивать.
Елена Ивановна застыла на пороге кухни.
— Как Юлия? — спросил Шиманский.
— Спит. Ей намного лучше. Температура, кажется, спала.
— Спасибо вам.
Шиманский слегка поклонился пожилой даме и выжидающе посмотрел на нее.
— Угу. Пожалуйста.
Она немного помолчала.
— Ну я пойду.
Хозяин молча кивнул. Елена Ивановна удалилась. Шиманский посмотрел на следователя и указал на табурет:
— Прошу. Как говорится, в ногах правды нет.
Они сели за накрытый к чаю кухонный стол напротив друг друга.
— Ну так и что еще вы хотели узнать у меня? — явно нервничая, заговорил хозяин.
— Что еще? Да я от вас пока вообще ничего не узнал.
Виктор Петрович не собирался подыгрывать Шиманскому. Хочет тот изображать оскорбленную невинность — пусть надрывается.
— Евгений Леонидович, я понимаю ваши чувства, — заговорил он снова, но хозяин его перебил:
— Мои чувства вас совершенно не касаются.
«Ну почему он так агрессивен?» — подумал следователь, глядя на мрачного, взъерошенного человека. Тот был небрит, в несвежей рубашке и в растянутом стареньком свитере. Под глазами — черные круги. Эту ночь он провел явно без сна. Да, он страдает. Но почему так зол на следствие? Думает, что его подозревают? Но он, как умный человек, должен ведь понимать, что в случае убийства подозревают всех, даже тех, у кого неопровержимое алиби. А его алиби явно хромает. Он мог вполне отвести ребенка в школу, вернуться, совершить убийство и спокойно отправиться по магазинам: соседи в их подъезде почти все на работе, и вряд ли кто мог бы его увидеть в этом случае. Так что, казалось бы, он должен быть более лояльным, должен сотрудничать со следствием, чтобы снять с себя подозрения. А вместо этого куражится и даже откровенно хамит. Почему? Скверный характер, заносчивый нрав, или тут что-то другое?
— Ну что вы смотрите так на меня? — вдруг взорвался хозяин. — Что — думаете, я ее убил? Эти руки в Крови, да? Вы так считаете?
Он вытянул вперед слегка дрожавшие ладони.
— Так арестуйте меня, в чем же дело? Арестуйте, казните, пусть мой ребенок останется сиротой. Чего вы ходите вокруг да около? Я же вижу по вашему взгляду, до какой степени вы ненавидите меня!..
— Я? Вас?! — Виктор Петрович был ошеломлен.
— О-о, только не надо делать такого удивленного лица, — поморщился Евгений Леонидович, — к тому же я привык к всеобщей ненависти. — Он горько усмехнулся. — Обыватели ненавидят людей неординарных, одаренных. Зависть и ненависть окружающих сопровождают меня едва ли не с пеленок!
«Да он же сумасшедший, — ахнул в душе Виктор Петрович, — но если так…»
Внезапно послышались торопливые шаги, и в кухне снова появилась Елена Ивановна.
— Ну а вам-то что надо здесь?! — накинулся на нее Шиманский. — Что вы тут ходите, вынюхиваете, выслеживаете?..
— Она пришла предупредить, что я иду к тебе, душегуб! — с этими словами в кухню буквально ворвалась сестра убитой, Валентина. И — о Боже! Это была совсем другая девушка! Кронин не узнавал ту — нежную и беззащитную, которую он видел этим утром.
По ее виду можно было догадаться, что она слегка выпила. Кронин был поражен. Уже там, в ателье, он был разочарован ее вульгарным смехом, теперь же она вызвала в нем отвращение. Пышные волосы Валентина забрала в неказистый пучок, из которого выбивалась небрежная прядь, рот намазала яркой помадой. Картину дополняли потрепанные джинсы и полосатая футболка. Какая уж тут мадонна! Ни кротости, ни нежности в лице. Только ненависть, исказившая тонкие черты. «И вот это могло мне понравиться?!» — мысленно ахнул Кронин.
Валентина, увидев его, с наигранной веселостью воскликнула:
— О, господин следователь! Что ж, тем лучше. У нас от следствия секретов нет. Я вам советую арестовать его, — указала она на Шиманского, — раз вы нашли здесь надушенный кружевной платочек, значит, он баб сюда водил. Из-за любовницы и грохнул мою сестру. Надоела она тебе, да? А я тебе не надоела?
Она двинулась было к Шиманскому, но тут послышался детский голосок, и на пороге появилась заспанная дочка Евгения Леонидовича.
— Папа, чего вы расшумелись тут? — протирая глаза кулачком, слегка рисуясь в присутствии посторонних, капризно и ненатурально Захныкала она. — Я так сладко спала, а вы все раскричались, как на базаре.
— Прости, Юленька, доченька, — заговорил Шиманский ласково, — иди сюда.
— Я хочу к маме.
В кухне повисла тишина.
— Мама… уехала, — выдавил из себя Шиманский.
— А про какую маму ты сказал? — хитро прищурившись, спросила девочка.
В помещении стало так тихо, точно оно было пустым. Девочка вдруг хихикнула и убежала. Она вернулась почти в ту же секунду, неся в руках уже знакомую Кронину тетрадь.
— Мамочка, — заговорила девочка неестественно писклявым голосом, — вела дневник. То есть не мамочка, а моя тетя. Моя мамочка вот. — И она ткнула пальцем в Валентину. — А я-то думаю: чего ты со мной возишься? А ты, оказывается, аж в восьмом классе родила меня! Ничего себе! Если я тоже рожу в восьмом классе, то ты очень и очень] скоро станешь бабушкой!
И девочка захохотала. Никто из взрослых был не в состоянии остановить ее — настолько все были ошеломлены. А она, кривляясь и рисуясь, продолжала:
— Папочка мой уже был женат на
