Франкфурте в 1849 году, а Пруссия оказалась униженной Австрией Ольмюцким соглашением 1850 года. После этого либеральное дело могло вообще развалиться, если бы экономические течения не укрепили средние классы. Впрочем, в любом случае его приверженцев было слишком мало, чтобы взять верх. Историк Зибель в 1863 году писал, что «прусские министры имели деньги и солдат и старую административную систему с изобилием реакционных сил; что касается нас, у нас вообще не было материальных сил, а значит, мы никак не могли добиться быстрого успеха…Нельзя найти ни одного человека в Пруссии, который не посчитал бы любую мысль о насилии глупой и преступной, поскольку она немедленно подавлялась».
Группы, противостоявшие либералам, не были слабыми, некомпетентными или нерешительными. Они считали себя спасителями Германии от хаоса в 1848–1850 годах, благодаря своей твердой позиции, и не видели причин не повторить то же самое в будущем. Более того, средние классы начали сомневаться в своей способности удерживать революцию в границах. Борьба за свержение политической власти землевладельцев в Германии была отложена на целую эпоху, во время которой начало пробуждаться самосознание рабочего класса. Маркс учил пролетариат использовать буржуазную революцию как шаг к диктатуре пролетариата. Не в последний раз немцы, которые желали позволить своим соотечественникам управлять своей судьбой, уклонились от действий, необходимых для этого, из страха, что, когда движение наберет силу, оно пойдет дальше поставленной цели. И в самом деле, будь либералы достаточно сильны, чтобы дать бой, результатом могла стать большая гражданская война, в которую постепенно втянулось бы большинство Европы с воистину катастрофическими последствиями для экономического и социального развития.
Тем не менее стремление к единству Германии распространялось все шире, и в 1859 году оно еще более усилилось благодаря примеру Италии. Неспособность добиться единства в 1848–1850 годах усилила чувство разочарования у немцев и спровоцировала реакцию против того, что считалось непрактичной политикой, ответственной за неудачу. Многие из тех, кто достиг зрелости в 1850–1870 годах, были не только одержимы идеей объединения, но также убеждены, что все препятствия может преодолеть только политика реализма – Realpolitik. Реализм влек за собой трезвую переоценку ценностей и готовность пожертвовать ради высшей цели всем остальным. И тогда как после 1806 года уступки делались либерализму за счет национализма, теперь речь шла об уступках консерватизму. Первенство, которое эти мужчины и женщины отдавали национальному делу ради, если потребуется, свободы – один из господствующих фактов следующих семи десятилетий. Это поколение дало Германии лидеров на период между 1880 и 1914 годами. Миру пришлось заплатить высокую цену за упорство, с которым он сопротивлялся и, таким образом, задержал объединение Германии.
После 1848 года все указывало на Пруссию как на центр германского единства и на нехватку международного влияния как цену сохранения раздробленности. Только прусская элита все еще опасалась, что объединенная Германия будет означать крах всего, что имело для нее ценность, а другие германские государства слишком гордились своей независимостью, чтобы стремиться к положению прусской провинции. Более того, всегерманское правительство, чтобы заслужить это название, должно было стать ответственным за оборону и внешнюю политику территорий. Именно эти две прерогативы и, таким образом, контроль за судьбой королевства были тем, от чего прусская элита была менее всего готова отказаться. Хотя в 1858 году в Пруссии появилось более либеральное министерство, история последующих двух лет наглядно показала, как глубоко укоренилась оппозиция. Решающее столкновение зависело от решения вопроса, какую форму примет армия и откуда будет осуществляться контроль за ней. Элита считала армию личным делом главнокомандующего, короля и по этой причине сопротивлялась попыткам прусского парламента регулировать расходы на нее или определять условия службы. За вопросом, сколько должны служить рекруты, два года или три, из-за которого велись нешуточные столкновения, стояли усилия личных советников короля, возглавляемых военным министром фон Рооном, завершить аннулирование реформ 1806–1814 годов и превратить ландвер в резерв регулярной арии. Раньше военные власти старались адаптировать свою организацию к гражданскому мировоззрению, теперь они отступали перед лицом гражданских убеждений, но всячески старались искоренить их, дав нации систематическое военное образование. Человеком, меньше всего готовым к компромиссу, был король Вильгельм. Он скорее отречется от престола. Он распустил парламент, оппозиция вернула былую силу, однако король еще не сдался. Его упорство могло потрясти страну до самых основ и сделать его имя примером социального ущерба, который может нанести неуместная неуступчивость.
Король Вильгельм был не только спасен от такого предназначения, но и через восемь лет возвысился до положения германского императора. Человеком, по большей части ответственным за эту трансформацию, был, разумеется, гений-невротик с рыжими усами по имени Отто фон Бисмарк. Тейлор писал, что «он был высокообразованным искушенным сыном высокообразованной матери из среднего класса, всю жизнь маскировавшимся под своего тупоголового отца-юнкера». Он был достаточно прозорливым, чтобы признавать неизбежность единства Германии в той или иной форме, и что перед Пруссией стоит вопрос не о том, надо ли это делать, а как это делать. Не желая принимать условия кого-то другого, он произвел серией импровизаций то, что, по сути, было захватом Германии Пруссией. В войне 1866 года, с помощью стратегических талантов Мольтке и перестроенной прусской армии, он преодолел сопротивление Австрии объединению Германии при лидерстве Пруссии, а в войне 1870 года – сопротивление Франции. Он приложил усилия, чтобы эти войны остались местными, и не позволил им перерасти в европейский конфликт. Но в дополнение он поставил Пруссию в положение, когда она больше не могла отказываться стать лидером Германии и в котором ни другие принцы, ни либералы не могли отказаться принять прусское господство. Исключение австрийских немцев из объединенного германского государства в любом случае увеличило шансы этого государства на доминирование в нем протестантского севера, а не католического юга, что помогло успокоить прусские страхи. Наконец, в 1866 году была написана конституция Северогерманской конфедерации, которая после адаптации в 1871 году стала конституцией Германской империи. Бисмарк сотворил компромисс, который дал всем группам большую часть того, что они желали и считали для себя приемлемым. Тем не менее довольно трудно рассматривать этот эпохальный результат, не думая о воле случая и прихоти судьбы. Когда рождается гений, он почему-то, как правило, действует на стороне консерваторов. Если бы у либералов в 1848 году были Бисмарк или Ленин, мир мог бы стать совершенно другим. Но неужели отсутствие подобного человека объясняется только случайностью наследственности? Или в культурном климате Германии было что-то, делавшее невозможным для реалиста стать либералом?
Бисмаркское урегулирование
Самой очевидной из перемен 1871 года было провозглашение короля Пруссии германским императором. Но это продвижение сделало его только старше, но не главнее, чем другие германские
