Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
других намерений, ответил тот.
– Знаю я вашу работу, – девушка отжала простыню, встряхнула ее и бросила в таз к остальному чистому белью.
Убрав прядь волос со лба, она достала из лифчика сложенную вчетверо купюру.
– Вот вам деньги, – чуть протягивая гласные, сказала она. – Зайдите в хлебный и купите три буханки белого. На сдачу можете выпить пива.
Семен аж икнул от нежданного поворота.
– Эт я мигом! – преобразившись, воскликнул он.
– Только сначала принесите хлеб! – строго наказала Дарья.
– Эт само собой! – На радостях он никак не мог попасть пуговицей в петельку. – Ах ты ж радость-то какая! Эт я туда и обратно!..
* * *
Борька пожаловал к Лоскутовым в январе 1943-го в сопровождении двух верных корешей – Мони и Яши Филина. Поздоровавшись, спросил для порядку, нет ли вестей о пропавшей Катерине.
Вестей не было. И тогда он поставил на стол шесть бутылок настоящей «Пшеничной» водки от Главспирта.
– Меняемся? – хитро поглядел гость на Семена.
Тот нервно сглотнул заполнившую рот слюну:
– Эт на что же?
– А на твою баньку.
– Баньку?! Она ж старая, – подивился Лоскутов. – На кой ляд она тебе сдалась?
– Не твоего ума дело. Так меняемся или как?
Ответ у пропойцы был готов опосля первого же вопроса. Разве могли быть другие варианты! На столе под оранжевым абажуром отсвечивали глянцевыми боками аж целых шесть фуфырей беленькой – настоящей, сорокаградусной! Семен не видел «Пшеничную» года полтора – с тех пор как началась проклятая война, перемешавшая все планы и искорежившая до неузнаваемости привычную мирную жизнь. Шесть бутылок! Три литра! Это же, если экономно и мешая с пивком, можно растянуть дней на восемь. А то и на десять.
И все же крохотный червь сомнения точил мозг.
– А как же мы с Дашкой? – виновато справился Семен. – Мы-то, стало быть, без помывки останемся?
– Бане я дам ремонт и найму Дашку в прислугу, – подмигнул Борис стоявшей чуть поодаль девушке. – Ну а тебе, Семен, дорога в мою баню будет заказана. Тебе ведь не привыкать как свинье по поселку в лохмотьях шляться, верно?
– Случалось такое. Но я ведь и к бане привычный, – не сдавался сосед.
– Ну ежели вши заведутся или еще где зачешется – в общую сходишь, на Новом шоссе.
Ответ удовлетворил Семена. Согласно кивнув, он сгреб бутылки и со звоном подвинул их поближе к себе.
– Да и черт с ней, с этой баней. Забирайте, – решительно изрек он. – Замка на ней нет, так что и ключа не могет быть.
И тотчас расплылся в блаженной улыбке. Жизнь налаживалась на пустом месте. Из ничего.
Глава четвертая
Москва, ул. Чернышевского
сентябрь 1945 года
В глубине квартала между улицей Чернышевского и Малым Казенным переулком на лавочке под молодой березой сидели двое – Ян Бобовник и его дружок Муся, Лешка Мусиенко. Лешка в своей обычной одежке – широких брюках и пиджаке поверх светлой рубахи. Ян в форме младшего лейтенанта милиции. Правда, фуражку он предусмотрительно снял и положил рядом, чтоб понапрасну не светиться, не привлекать внимания. Третий корешок из недавно сколоченной банды – молодой Женька Ковалев – прохаживался неподалеку от ворот закрытого двора ведомственного жилого дома.
Вообще-то банда состояла из четырех человек. Мусиенко и Ковалева Бобовник нашел чуть позже. А первым шалопаем из криминальной среды, с которым он познакомился по возвращении из Крыма, был Олег Калугин по прозвищу Калуга. Этот невысокий паренек как состоявшийся вор почти не имел недостатков. Шустрый, сообразительный, с покладистым характером. Любил, правда, поучать других. Зная огромное количество воровских прибауток, вставлял их где ни попадя. «Не владеешь пером[3] – не берись». «Ворам власти, мусорам по пасти!» «Розы гибнут на морозе, юность гибнет в лагерях». «Вор ворует, фраер пашет»… Но это было единственное, что раздражало Бобовника, во всем остальном Калуга устраивал его и многому за короткое знакомство научил. Увы, но после убийства мусорка по фамилии Петров Калуга загремел на нары.
Небо над Москвой стремительно темнело, кварталы погружались в сине-желтые сумерки. После невыносимой дневной духоты установилась приятная прохлада. Народу на улицах заметно поубавилось, окна домов вспыхнули желтым электрическим светом. Ежели погода радовала безветрием, то в эту пору в узких улочках, переулках и дворах становилось удивительно уютно.
Бандиты не спускали глаз с того места, где короткий безымянный тупик срастался с улицей Чернышевского. Именно сюда должен был нырнуть служебный автомобиль Неклюдова. Нырнуть, проехать сотню метров и остановиться напротив входа в закрытый двор ведомственного жилого дома. Поблизости от дворовой калитки ошивался Женька Ковалев. Он должен был опознать личность Неклюдова и подать сигнал корешам.
Бобовник слегка волновался и курил папиросы. В такие моменты он всегда выпячивал нижнюю губу, отчего его лицо приобретало совершенно отвратительный вид. Мусиенко по причине того же волнения ерзал тощим задом по лавке и беспрестанно лузгал каленые семечки. Курить он в детстве пробовал, но из-за слабых легких от табачка пришлось отказаться: после каждой папиросы его штормило и рвало.
Когда небо окончательно погасло, а звонкие детские голоса в ближайших дворах стихли, какой-то автомобиль свернул с Чернышевской в тупик и замер напротив железной калитки. С заднего сиденья неторопливо выбрался наружу полный пожилой мужчина. Подхватив кожаный портфель и что-то сказав водителю, он поплелся к калитке…
Женька Ковалев присел и начал поправлять развязавшийся на ботинке шнурок. Это был сигнал.
– Неклюдов, – прошептал Бобовник.
– Точно, – подтвердил Мусиенко.
– Теперь глядим за окнами его квартиры…
* * *
Алексей Мусиенко был отправлен на фронт в 1943 году, едва ему исполнилось семнадцать. Да, 13 октября того злополучного года вышло Постановление Государственного Комитета Обороны № ГОКО-4322сс, подписанное самим Сталиным, «О призыве на военную службу призывников рождения 1926 г.».
Мусиенко угораздило родиться именно в том году. Он был тощ, сутул, плохо развит физически. В детстве перенес рахит, катаральное воспаление легких, тиф и, вероятно, поэтому внешне походил на слабую, но озлобленную крысу. Узкое лицо, длинный заостренный нос, испуганно бегающие маленькие черные глазки и вечно прилипшие ко лбу редкие волосы.
В душе Мусиенко был трусом, потому на фронт не хотел ни под каким соусом. Полагаясь на стопку справок о перенесенных болезнях, на свой дистрофичный вид и жалость военкома, он не стал прятаться по дальним родственникам, а вместе с хлопотливой мамашей отправился в военкомат. И больше домой не вернулся. Точнее, проехал мимо дома в кузове полуторки по пути в лагерь первичной военной подготовки. В лагере обалдевшего Лешку обрили налысо, отмыли в бане, пропустили через санобработку, обрядили в
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
