— «La muerte de un maricón»,[9]— ответил он с шутливым поклоном.
— Да? А что это значит? — спросил я.
— Спроси мать Джейн, это она говорит на испанском.
— Сейчас же прекрати трепаться о моей матери! — приказала она. — Захлопни пасть! — Под хмельком Джейн разговаривала как Нэнси Дрю.[10]Я сходил с ума по девушке с любопытным словарным запасом. — Моя мать не ставила Мексику на уши в течение целого года и не подхватывала гепатит, как некоторые.
— И слава богу, — отозвался Артур.
— Да ну! Ты что, действительно там кого-то ставил на уши? — заинтересовался я.
— А как же, — ответил он.
— А этим летом что собираешься делать?
— Жить в доме Джейн и присматривать за их собакой. Приходи ко мне в гости. После отъезда Беллвезеров там будет весело.
Артур и Джейн дошли до описания того, как в закусочной для дальнобойщиков слепая официантка, ощупав дрожащими пятнистыми пальцами лоб и нос Кливленда, признала в нем Октавиана, светящегося инопланетянина, который любил ее несколько лет назад, а потом вернулся в собственный мир, оставив ее слепой и одинокой с удивительно умным и уродливым младенцем на руках.
— С Кливлендом всегда происходит что-нибудь в этом роде, — сказал Артур.
И тут в темную комнату влетел Мохаммед с криками: «Граф! Граф!»
— Граф, — отозвался слегка нахмурившийся Артур.[11]
— Друг мой, — почти искренне говорил Мохаммед. — Мой дорогой друг, мой потрясающий друг, граф Артур! Скажи же мне, что я могу для тебя сделать? И есть ли что-либо на этом свете, чего я для тебя не сделаю, друг мой?
Он пошатывался, на груди его расплылось пятно от виски. Мне показалось, что эти наигранные изъявления дружбы будут восприняты как пьяный бред, но Леконт смотрел на него молча, смотрел в его припухшие глаза, пока взвешенный и хорошо обдуманный ответ силился прорваться сквозь плотно сомкнутые губы.
— Артур! Ты только скажи! Только скажи! Все, что угодно!
— Ты можешь кое-что для меня сделать. Держись подальше от Ричарда.
Только что вокруг звенело и грохотало веселье, и вдруг все замерло. Резкое замечание полыхнуло вспышкой и сошло на нет, схлопнулось в какую-то ослепительно белую долю секунды. Казалось, воздух между Артуром и Момо рассекло со свистом лезвие топора. Артур немедленно покраснел и внешне устыдился того, что позволил себе сказать лишнее.
Рука Мохаммеда, которую тот собирался протянуть Артуру для пожатия, безвольно повисла, будто лишившись мышечной силы. Он с трудом переборол изумление, чему немало помогла хмельная легкость в голове, улыбнулся мне, потом Джейн.
— Джейн, — произнес он. — Скажи ему, что у меня с Ричардом все в порядке, и вообще, у меня все в порядке. А у него нет права собственности на все и всех, как ему кажется. Ты это ему обязательно скажи.
— Пойдем на улицу, — предложила мне Джейн. — Я знаю, как заставить залаять всех собак в округе.
— Ну ладно, — буркнул Мохаммед. — Тогда на этом и закончим. До встречи. — И он отправился в темную безбрежность гостиной, где исчез в густой пульсирующей музыке.
— Артур, а Ричард это… — начал я.
— Давай не будем об этом, — прервал меня он.
Джейн приблизила влажные губы почти к самому моему уху и зашептала, заставив зашевелиться все волоски на моем теле:
— Ричард — двоюродный брат Кливленда.
— Ах Кливленда! — отозвался я. Мне показалось, что вокруг меня Эйфелевой конструкцией все выше и выше воздвигаются переплетения любовных связей. Неужели всех их что-то соединяет? Между Артуром и Ричардом что-то есть? Я посмотрел на Артура. Тот потупился, устремив взгляд в холодную желто-пенистую пластиковую чашу горького сожаления. Волосы занавесили лицо, скрыв от меня его не слишком рельефный профиль и спрятав глаз.
— Тема, — тихо произнесла Джейн мне на ухо, словно расстегивая огромную молнию внутри меня.
Я схватил ее твердую руку:
— Какая тема?
— Смени тему.
— Слушай, Артур, — заговорил я. — Ты мне так и не рассказал о ребенке той официантки. Он правда родился от Кливленда? И так же хорош собой, как отец, с тем же неповторимым чувством юмора?
Мысль о Кливленде оживила и увлекла Артура, и следующие несколько минут я слушал, как безрассудный Кливленд, путешествующий автостопом, добирался к горе Рашмор[12]через массив Блэк-Хиллс в пикапе минера, который удрал в самоволку с полным грузом тринитротолуола и пластиковой взрывчатки. Артур так смеялся, что на глаза его навернулись слезы.
Позже, где-то на излете долгого, тягуче-темного и шумного вечера, я оглянулся, будто впервые за много часов увидев, что происходит вокруг меня.
— Кливленд, — сказал я.
Поле моего зрения и восприятия совершенно расплылось по краям, и эти края сближались с каждым новым глотком выпивки, пока два лица, Джейн и Артура, почему-то пугающе похожие, не заполнили невыносимо отчетливый и узкий центр всего и бормотали, бормотали… Я хотел Джейн, хотел тишины, хотел просто остановиться. Поэтому встал, что само по себе было равносильно подвигу, и вышел на улицу, чтобы трижды шлепнуть себя по щекам.
Кливленд, Кливленд, Кливленд! Они не говорили ни о чем другом, кроме его подвигов. Кливленд съезжает на лошади в бассейн; становится соавтором книги о бейсболе в возрасте тринадцати лет; подбирает проститутку, чтобы отправиться с нею в церковь на венчание кузины; живет на заброшенном чердаке где-то в Филадельфии и возвращается в Питтсбург спустя шесть месяцев абсолютного молчания с парой непристойных татуировок и остроумным полноразмерным научным трудом о тараканах, с которыми он делил жилище.
Мне показалось, что для Артура и Джейн Кливленд воспаряет — или воспарял — столь же высоко над их одинаковыми светловолосыми головами, сколь высоко они парили надо мной. Только что-то случилось, и Кливленд пал — или был на пути к падению, — увлекая их вслед за собой. Прямо этого не было сказано, но в их рассказах сквозила мысль, что великая эпоха, время, когда Артур и Кливленд были вместе и лучше всех, давно и безвозвратно миновало. «Приехали», — подумал я, потому что чувствовал себя дерьмово в первое лето своей взрослой жизни; все было беспросветно и неправильно, а они говорили мне, что я явился слишком поздно и пропустил самое интересное.
