Книга Дикари - Шеридан Энн

камеры. Мое сердце бешено колотится в груди. Ариана всегда была такой собранной, даже когда Маркус пригвоздил ее к двери ножом в руке, но эта женщина, которую я вижу в камере напротив, мне совершенно незнакома. Не нужно иметь большого ума, чтобы понять, что она уже подвергалась насилию со стороны этого человека.

Она оглядывается на меня, и впервые я боюсь за нее. Призрак в ее глазах выдает ее самые темные секреты, а едва заметное покачивание головой и отчаяние на ее лице предупреждают меня, что то, что должно произойти, должно остаться в пределах этой камеры.

Сделав еще три шага, мужчина спускается в подвал, и я вижу его таким, какой он есть, — невысоким, коренастым, эгоистичным мудаком, который думает, что мир должен ему киску и уважение, только это две вещи, которые он не может получить, не заплатив за них.

Он немедленно начинает сканировать камеры, и я закрываю глаза ровно настолько, чтобы смотреть сквозь свои длинные ресницы, продолжая хитрую уловку. Я замираю, и сосредотачиваюсь на том, чтобы делать неглубокие вдохи и задерживать их как можно дольше, полная решимости не позволять своей груди подниматься и опускаться и доставить мне всевозможные неприятности. Мне просто повезло бы погибнуть из-за того, что мне нужен кислород.

Мужчина поворачивается в сторону, противоположную камере Арианы, и направляется ко мне, и когда он подходит ближе и встает под свисающую флуоресцентную лампу, я поражаюсь знакомому лицу… только оно немного другое.

Более низкая, молодая и менее привлекательная версия Джованни стоит передо мной, его пристальный взгляд прищурен к моему телу, пока он пытается определить, что, черт возьми, здесь произошло.

Это явно один из его четырех братьев, но невозможно сказать, который именно. Я никогда не испытывала удовольствия от встречи с кем-либо из них и никогда не собиралась. Я предполагаю, что они такие же, как Джованни, только хуже, поскольку им есть что доказывать, чтобы соответствовать огромной тени, которую отбросил на них их старший брат.

Он останавливается у двери камеры, и меня не покидает мысль, что где-то в дорогом костюме у него запрятан ключ, хотя я не настолько глупа, чтобы пытаться достать его сейчас. Я слишком далеко от двери камеры и потеряю элемент неожиданности, прежде чем окажусь достаточно близко, чтобы задушить его.

Он внимательно наблюдает за мной, явно не совсем одураченный моим омертвением, но не настолько, чтобы быть уверенным. Может быть, он думает, что я просто сплю, слишком измученная голодом и всем этим похищением, чтобы оставаться в сознании.

Он подходит ближе к решетке, его глаза сузились, и он наблюдает за мной слишком пристально. Мой пульс бешено колотится, звук оглушает меня, но я держу себя в руках. Я зашла слишком далеко, чтобы сейчас проигрывать. Кроме того, я хочу увидеть день, когда Роман, Леви и Маркус будут править этим ублюдком и превратят его жизнь в сущий ад.

— Ты, — выплевывает он, явно не помня моего имени, а может, ему его вообще раньше называли. Но если учесть, что он брат Джованни, я могу только представить, какие веселые разговоры они вели о принцессе, запертой в огромном замке с тремя дьяволами на страже. Хотя одно можно сказать наверняка: в каждой истории, которая была рассказана, Джованни недооценивал меня, и я не могу дождаться того дня, когда это вернется, чтобы преследовать его.

Волосы Фелисити щекочут мне щеку, от ее гнилостного запаха щиплет нос, но я держу себя в руках, сосредотачиваясь на лучших моментах, наблюдая, как этот мужчина смотрит на меня в ответ, прижимая руку к своему животу и медленно потирая.

У меня в горле образуется комок, и мне приходится заставлять себя не давиться.

— Я с тобой разговариваю, — рычит он, прижимаясь так близко к прутьям, что его жир обволакивает их.

— Она мертва, — выплевывает Ариана из своей камеры диким и дрожащим тоном, заставляя младшую версию Джованни остановиться и оглянуться назад. — Твой брат задушил ее два дня назад.

Его губы растягиваются в злой усмешке, прежде чем он проводит языком по нижней губе.

— Вот ты где, — насмехается он, давая понять, что она все это время была его целью. — Такая нетерпеливая. Не волнуйся, в конце концов я доберусь и до тебя.

— Ты чертовски болен, Филипп.

Он просто смеется, как будто это был для него величайший комплимент, прежде чем снова переключить свое внимание на меня.

— Ты когда-нибудь трахала мертвое тело, Ари? Оно не кричат. Не двигается. Не пытается сбежать от тебя, и ты волен делать все, что, черт возьми, захочешь.

Гребаная Ариана. Опять подставила меня под удар.

— Трахай ее сколько хочешь, — говорит Ариана сквозь стиснутые зубы, — хотя мы с тобой оба знаем, что твои племянники придут за ней, и если они обнаружат, что ее маленькое упругое тело осквернено твоими грязными руками и вялым членом, они лично позаботятся о том, чтобы покончить с тобой, а ты знаешь, какими они становятся, когда проявляют эмоции. Они не смогут удержаться, чтобы не использовать твоих двух драгоценных дочерей против тебя.

В глазах Филиппа мелькает нерешительность, он чертовски хорошо знает, что она права. Парни убьют его только за то, что он подумал об осквернении моего мертвого тела. Его глаза светятся болезненным отчаянием, когда его рука лезет в карман и вытаскивает старый железный ключ.

— Они никогда не узнают, что это был я.

— Оглянись вокруг, придурок, — смеется Ариана, указывая на четыре угла комнаты и указывая на четыре камеры, которые, скорее всего, пусты. — Ты действительно думаешь, что Джованни не следит за своими игрушками? Ты же знаешь, как он не любит делиться. Несмотря на то, как сильно он меня ненавидит, я все еще его жена, и она — его единственное оружие против его сыновей.

— О, правда? — он смеется с уверенностью, от которой у меня мурашки бегут по коже. Он оглядывается на Ариану и шаркает по грязному полу как раз вовремя, чтобы не заметить, как от его болезненного тона у меня волосы встают дыбом, выдавая меня. — Может, ты все еще и его жена, но он более чем счастлив поделиться тобой.

Мой взгляд возвращается к Ариане, я наблюдаю, как ужас застывает на ее лице, одновременно понимая, что он раздает свою жену ради быстрого заработка.

— Он продал меня? — спрашивает она, резко втягивая воздух, наполненный наихудшим видом предательства.

Филипп смеется, окидывая взглядом ее тело, но то, как она быстро оглядывается на меня с понимающей грустью в глубине глаз, говорит мне, что она ожидала этого, и, честно говоря, я