одного подросшего щенка, думается ей, будет как раз кстати.
— Я слышала, ты врезала нашему мальчику, — ухмыляется Дора, энергично взбивающая белки с сахаром венчиком, который застал лучшие времена. — Не боишься, что обидится?
Она высокая и крупная, кожа цвета кофейных зёрен, бархатная на ощупь и несмотря на тяжёлый труд, очень красивая. Никакой шевелюры нет, так что в тарелках никогда не бывает волосинок. Глаза красноватые, руки ловкие и сильные — все четыре.
— Марк не обижается, — замечает Клара мрачно, — он злится.
— А по-моему он очень милый, — тянет Вайлет, шинкующая овощи. Она не родная дочь Доры, её привезли в Утёс совсем маленькую, но старшую кухарку это сделало самой счастливой женщиной Галады.
Клара любит болтать с биадами. Рядом с ними всегда пахнет вкусностями (сейчас особенно), никогда не бывает холодно, и грусти здесь будто не существует. Она растворяется в упорной работе и простых радостях.
— Ну да, милый, — кивает Дора, — помнишь-то, какие он тебе сапожки подарил перед отъездом? — её глаза сверкают в полутьме.
Клара отчего-то вспоминает бурную реакцию Марка на биад, когда он впервые их увидел…
Это был один из редких моментов её триумфа.
И хоть так сильно он больше ничего и никого не боялся, всё же она помнит о каждой его маленькой слабости.
— Тогда в старые сапоги он налил дёгтя. И заговаривал мне зубы так, что я надела оба, прежде чем поняла, что что-то не так.
— Ты клялась убить его, — Дора, сверкнув глазами, подбрасывает и ловко ловит топорик для мяса.
— Ему удалось меня разозлить…
— Но он ведь подарил другие, — напоминает Вайлет, — и ты носишь их до сих пор.
— Я рачительна, только и всего.
Обычно биады зациклены лишь на своём деле. Считается, что они рождены только для этого. Но со временем клан Харш стал относиться к ним так же, как к остальным слугам, и вскоре кухарки начали жить целым замком, а не одной лишь комнатой.
Все ящики уже расставлены у стеллажей, каравану полагается ужин и ночлег, ведь дорога их ждёт дальняя. Зашедший на кухню Орк должен заниматься этим сейчас, но он не упускает возможности перекинуться с Дорой парой тройкой фраз.
Клара наблюдает за ними, смешивая в медном тазике китовью воду и сироп из корней солодки.
У Марка специфический вкус.
Ему нравится лакрица.
Чёрная тягучая конфета, мерзкая на зуб Клары.
А трясучку у него вызывают гусеницы бонго. Жирные, размером с половину ладони. И чёрные. С поблёскивающими боками.
Клара приваривает чёрную жижу, усмехаясь тихонько, наблюдая за тем, как Орк мнёт шапку рядом с Дорой и тихо просит её хотя бы в этом году посмотреть на снегопад. Хоть в Урахад, ведь дело это почти священное.
— Да столько работы, что ты… — отзывается она умилительно и кажется сейчас такой хрупкой, хоть и выше его в два раза.
У Клары замирает сердце: как легко человек может измениться из-за любви.
Как легко она может всё вывернуть и показать с неожиданной стороны.
Вайлет хихикает, они переглядываются.
— А ну не смеяться там, а помогать матери! — Орк хмурится и передаёт Доре какой-то свёрток.
Она не замечает, продолжая упорно работать. Констебль подсовывает ей подарок и так и сяк, но всё без толку.
Кларе становится интересно, как далеко всё это может зайти. Она выливает уваренную жижу в формы. А когда заканчивает с этим, отвлекается на звук будто приглушённого чихания позади.
— О нет, снова?
На столе подпрыгивают мякишные зверьки. Небольшие, будто сделанные из хлеба они напоминают котят и крольчат и кажутся очаровательными.
— Уже третий раз на этой недели! — вздыхает Вайлет.
— Так дайте же им молока, пока не поздно! — Клара оглядывает столы в поисках бидона, но Дора мотает головой.
— Всё вылили, из деревни должны привезти скоро.
— Им лучше бы поспешить… Впрочем, в моей комнате остался стакан… Пойду, проверю. Поставьте гусениц в холодное место.
— Он не испугается конфет, — вставляет Вайлет.
— Я это знаю, — Клара улыбается с озорством и спешит к лестнице.
Мякишные зверьки появляются здесь редко, и они не помогают по хозяйству, как в странах, что находятся ближе к Патриаде. Местные мякиши просто мило чихают какое-то время и начинают пакостничать, если им не дать молока. Их не стоит недооценивать, и потому-то Клара так спешит в свою комнату.
Она пробегает мимо зала, где краем глаза замечает всё своё семейство — Марлен, Вельвета и Марка у камина.
Что за обсуждение втихаря?
Это настораживает, но она не опускается до подслушивания и не забывает о том, зачем шла.
В комнате стакан молока оказывается не тронут, но Эрика нигде нет.
Клара проверяет каждый угол, затем хмурит брови, облизывается и окидывает взглядом свои календарные кармашки у камина.
С виду ничего не пропало, но…
Она заглядывает в тканевые кармашки и в одном из них ничего не находит. На нём вышит солум и ёлка. Это главный день празднования Урахада.
Внутри была фамильная подвеска, которую она собиралась надеть впервые на праздник.
Клара ожидала от ферсвина воровства. В конце концов, здесь было много чудесных вещиц, с которыми ей тем не менее не жалко было расстаться. Но подвеска в их число не входила.
И надо же было подсвинку свистнуть именно её!
— Значит, — произносит она, мрачнея, — Вельвет был прав на ваш счёт.
Хотелось проверить, изменит ли что-то доброе отношение. Без предрассудков. Что же… Клара делает свои выводы, берёт стакан с молоком и вдруг замирает, не к месту вспомнив о том, как Марк прижимал её к стене и вёл рукой к бедру…
Это так непохоже на него.
Она прикрывает веки и как дурочка вздыхает, по крупицам восстановив его позу, взгляд, улыбку. Словно на фотокарточке.
Он…
Он ведь…
Клара чувствует, как сладко свербит догадка под рёбрами и просовывает пальцы в карман, который просто обязан быть на каждом платье эрлы Дагарда, ведь практичность — одна из главных добродетелей.
Она сдерживается, чтобы не вскрикнуть от эмоций, что иногда с ней случается.
Ведь находит бумагу, на которой неровным почерком выведено её имя.
Глава 7. Да здравствует жених!
Почерк Марка. Чуть кривоватый, небрежный.
За все эти месяцы он не написал Кларе ни одного письма. А теперь что? Суёт записку в карман, когда спокойно может говорить словами через рот? Вливать бархатный голос в уши?
— Вот же чудила… — отчего-то она улыбается.
Отставляет стакан и садится в кресло, оттягивая мгновения до того, как всё же прочтёт послание.
Будет неприятно увидеть что-то вроде «ты дура», впрочем, это не станет
