я много думал о нашем бедолаге Мартине. Мы его, конечно, все любили, но в голове у него был полный бардак. Хотя теперь даже его идеи кажутся вменяемыми. Потому что только псих может в такие времена считаться нормальным.
Берт остановился в нерешительности и отвел взгляд. Выглядел он плохо. Сильно постарел. И будто боялся ее. Малил посмотрела на Эда – тот отошел на пару метров и тоже закурил. Малил обняла Брауна. Она не ощущала все это как встречу со старым другом, но лучше это, чем ничего. Браун ответил на объятие. Его голос задрожал.
– Мал… где же ты была. Нам… мне было тяжело без тебя. Все полетело к чертям, когда ты ушла.
– Все полетело к чертям еще раньше, – она выдавила из себя улыбку.
– Так что с тобой случилось?
В двух словах и не скажешь. Впрочем…
– Клиника «Возрождение».
Браун удивленно посмотрел на нее.
– Билет в светлое будущее первым классом. Кто же не слышал. Тебе повезло. Наверное… учитывая обстоятельства. Ты ведь орбдисторт, полагаю. А это везением не назовешь.
Малил поежилась от слова «орбдисторт» и ночного холода и почувствовала всю странность ситуации – они стояли посреди заброшенного кладбища. Двое, не видевшие друг друга больше десятка лет, пытались понять, есть ли им теперь, о чем говорить.
– Почему здесь?
– Ну ты ведь вспомнила это место. Кроме того, я уже много лет не навещал Мартина. А гостей у него, как видишь, немного. Но самое главное – хотел встретиться подальше от людских глаз. Сюда ведь вообще никто теперь не приходит. Забавно, да? Победив смерть, эти люди тут же наплевали на покойников, словно их никогда и не было. Хотя нет, не забавно… а печально.
– За тобой точно никто не следил?
– Думаю, что нет. Хотя придя сюда я рискую всем. Понимаешь, столько лет прошло, а они до сих пор каждый вечер дежурят у меня под окнами. Я не смогу быть здесь долго. Я, конечно, безумно рад, что ты жива, но давай к делу – о чем ты хотела поговорить?
– Ты знаешь.
– Ах да, исследования. Ты же понимаешь, что того что было, уже не вернуть? – Берт раскурил новую сигарету. – А кончилось все тем… или началось… что Беркхам Лабс практически уничтожили. Просто в один день пришли люди в костюмах, и все вынесли. Сотрудников всех забрали – кроме тебя, ты к тому времени уже начала чувствовать симптомы болезни… не знаю, как это еще назвать. В общем, последствия от действия этого чертова газа. Меня они таскали по своим отделам где-то полгода. Я даже не знаю зачем – они ведь изъяли почти все наши материалы, поэтому скрывать что-то было уже глупо. К тому же, видишь ли, формально нас ни в чем не обвиняли. Сажать ученых с мировым именем за то, что они занимались исследованиями, никто не собирался. Но цель была понятна – уничтожить все, над чем мы с тобой годами работали. И убедить нас, что для нас же лучше все это забыть. Мозги нам тоже не промывали – видимо, понимали, что вернуться к работе после такого может только полный псих. И они были правы. Во всяком случае, мне это в голову никогда не приходило.
У Малил закружилась голова.
– Берт, помедленней. Я… еще не совсем пришла в себя. Газ. Что это за лиловая мерзость повсюду?
– Этого до сих пор не выяснили. А после того, как наш отдел разогнали, никто и не пытался. Были разные версии. Мы с тобой изучали эффекты в атмосфере, природу этого проклятого вещества. Откуда оно взялось так и не поняли, но некоторые вещи про него вроде узнали. Астрономы говорили, что что-то произошло с солнцем – были какие-то беспрецедентные выбросы вещества, а потом – что-то стряслось с атмосферой. Другие утверждали, что это все из-за падения метеорита на Северном полюсе. А были и те, кто говорил, что что-то произошло с нами. И что на самом деле никакого газа нет. Просто массовое помешательство.
– Потому что многие этого не видели?
– «Многие» – видели. 65 процентов населения планеты. Это когда кто-то еще вел подсчеты.
– И их начали лечить?
Берт вздохнул.
– Поначалу МЫ их лечили. Мал, мы провели кучу исследований. Этот гребанный газ действительно существует. Здоровыми были мы, а не они. Тогда это квалифицировали как форму психического расстройства, подмену картины мира, основанную на нежелании принимать новую действительность. Смешно, да? Потом они просто взяли и «перевернули» эту теорию, объявив больными нас. Сперва это пошло с медицинского сообщества, а затем эту версию поддержали ВОЗ и ООН. И мир в один день изменился. Больше не осталось никаких версий – кроме одной, «правильной». Сейчас кроме меня, да еще нескольких престарелых ученых никто уже и не помнит, с чего все начиналось.
– Столько лет прошло. Почему ты… почему никто ничего не сделал?!
Берт побагровел.
– А почему ТЫ сделала то, что сделала?! Ты просто сбежала! А потом сбегала снова и снова. Сперва я писал тебе, звонил. Но потом… ты просто перестала меня узнавать, и я понял, что ничего уже не вернуть.
– Прости, Берт. Я… я правда ничего не помню.
Повисло молчание. Эдвард следил, чтобы на кладбище не заявились незваные гости. Браун опять закурил. Кажется, уже четвертую. Издали донесся гром. Его звук медленно погас в холодном неподвижном воздухе. Небо расчертили лиловые молнии и Берт вскинул голову.
– Ты видишь это?
– Да… Но хотел бы не видеть…
– Но… КАК? Как ты это выносишь? Я пыталась, но… я просто не могу.
– Если бы не дочь… Она «здоровая». Ну, то есть я хочу сказать, что она не видит это. Я живу ради нее. Она не знает, но я срывался. Дважды. Давно.
Берт повернул голову, чтобы стряхнуть пепел в урну, и Малил увидела на заросшем сединой виске круглый багровый шрам.
– Потом подсел на эти чертовы таблетки. Они превращают тебя в овощ, это не жизнь, конечно… Но ради нее я готов еще немного потерпеть. Мне все равно недолго осталось. К счастью, со старением они еще бороться не научились, поэтому можно умирать без опаски.
– Хватит жалеть себя, слабак, – улыбнулась Малил.
Берт усмехнулся.
– Теперь жалеть себя – это слишком большая роскошь. Нужно быть жизнерадостным до безумия дебилом, иначе почуют неладное и упекут в клинику. Только трудно вылечить человека, который знает, что никакой болезни нет. Тебе ведь это знакомо, да?
– Ты сказал, что уничтожили почти все материалы. Так что-то осталось?
Он замялся.
– Когда эти политики впервые завели свою песню про
