удивлением заметил в его коротко подстриженных волосах седину. Было видно, что, несмотря на праздничный день, синие глаза императора излучали не пасхальную радость, а вселенскую печаль. Но, как только он вдохнул в себя воздух, чтобы произнести святые для всех православных слова пасхального приветствия, его глаза заискрились, засветились добрым, всепрощающим светом.
– Христос Воскресе! – громким, радостным голосом возвестил он.
– Воистину Воскресе! – прогремел под высокими сводами зала по-военному четкий и восторженный хор голосов.
– Наверное, государь со свиты своей христосоваться начнет, – восторженно глядя на царя, прошептал подполковник, – до нас нескоро очередь дойдет…
Но император, вопреки предположению Головнина, почему-то сразу же направился к флангу разношерстного строя военных, где стояли выздоравливающие нижние чины гвардии.
– Государь потому начал с левого фланга, что жалеет раненых, наверное, думает, что нам еще нелегко выдержать в строю всю церемонию, – снова высказал свое предположение неугомонный подполковник.
Христосование проходило быстро и споро, и вскоре четким строевым шагом к императору подошел Головнин.
– Христос Воскресе! – сказал царь, пытливым взглядом взглянул в глаза офицеру.
– Воистину Воскресе! – взволнованно ответил подполковник.
Император обнял его, и они трижды поцеловались. Лейб-казак отработанным жестом выдвинул вперед корзину, из которой царь взял пасхальное яйцо и протянул его Головнину. Подполковник, словно святыню, бережно взял в обе руки царский подарок и, хриплым от волнения голосом промолвил:
– Душевно благодарю, Ваше Величество!
Четко развернувшись, он направился к выходу, уступив место напротив царя следующему офицеру.
Аристарх хотел так же, как и подполковник, четким строевым шагом подойти к императору, но сделав несколько шагов, вдруг почувствовал, как нестерпимая резь обожгла ногу, и он, с трудом преодолевая внезапную боль, отпечатал оставшиеся шаги.
Государь, видимо, заметил невольную судорогу, скользнувшую по лицу поручика, и сочувственно взглянул на него.
После пасхального приветствия они похристосовались, а перед тем, как вручить Аристарху пасхальное яйцо, царь совсем по-отечески спросил:
– Что, болят еще раны?
– Да так, самую малость, Ваше Величество.
– Ну, ничего, до свадьбы, заживет! Мне рассказывала о вас, штаб-ротмистр, великая княгиня Ольга Александровна. Кажется, вы были ранены в Карпатах, будучи в разведке?
– Да, Ваше Величество, – не вдаваясь в подробности своего ранения, промолвил Аристарх и удивленно добавил: – Вы ошиблись, Ваше Величество, я всего лишь поручик!
– По ходатайству полкового командира вам присвоено досрочное звание штаб-ротмистр, с чем я вас и поздравляю.
– Благодарю, Ваше Величество! Я оправдаю ваше высокое доверие в бою!
– Верю, верю, мой славный гусар… А как там ваш батюшка, Евгений Евграфович, давно с ним виделись?
– Он на фронте, Ваше Величество. А виделись мы последний раз еще в нашей славной школе больше года назад.
– Передавайте ему от меня наилучшие пожелания и вот это пасхальное яйцо.
Император вынул из корзины два больших фарфоровых пасхальных яйца с золотыми императорскими вензелями и торжественно вручил их Аристарху.
– Сердечно благодарю, Ваше Величество! – звонким голосом промолвил новоиспеченный штабс-ротмистр и, четко развернувшись, не чуя под собой ног, направился по зеркальному паркету к выходу.
Глава III
Петроград
Апрель 1915 года
1
Продолжительная командировка в Петроград, во время которой начальник контрразведки Северо-Западного фронта генерал Баташов должен был выступать в суде свидетелем обвинения по делу германской шпионской организации под предводительством Януса, не доставляла ему большой радости. Одна лишь мысль о том, что он наконец-то после долгой разлуки сможет увидеться с супругой и детьми, проливалась бальзамом на его истосковавшееся по семье сердце. Редкие письма и телеграммы не могли заменить ему радости личного общения с родными людьми. Из писем дочери Баташов знал, что Аристарх после тяжелого ранения пошел на поправку и что доктора обещают представить ему после Пасхи лечебный отпуск. В своем последнем письме Лиза туманно намекала о том, что в личной жизни брата грядут непредсказуемые, довольно нежелательные перемены, и просила отца наставить Аристарха на путь истинный.
«Неужели сын окончательно порвал со своей невестой?» – то и дело появлялась у генерала назойливая мысль, пока он трясся в офицерском вагоне воинского эшелона, доставлявшего остатки поредевших в боях полков в глубокий тыл для переформирования.
Не ведая, когда состав прибудет в Петроград, Баташов не стал тревожить супругу телеграммой, и потому на перроне варшавского вокзала его никто не встречал. Выйдя из вагона, он с удивлением обнаружил явно несвойственную столице тишину. Казалось, что жизнь здесь замерла. Не носились взад и вперед услужливые носильщики, не видно было даже полицейских, которые обязаны были встречать каждый прибывший поезд. На пустующей пристанционной площади не видно было пролеток. Только возле будки торчал какой-то полицейский чин, который, увидев направляющегося к нему генерала, выпучил от напряжения глаза и вытянулся во фрунт.
– А что, служивый, – обратился к нему Баташов, – куда «ваньки»-то подевались?
– Не могу знать, ваше превосходительство! – гаркнул околоточный. – Никак бастуют, – доверительно промолвил он, и глаза его суетливо забегали по площади в поисках хоть какого-то транспорта для генерала.
В это время на площадь выехал автомобиль, и околоточный сразу же кинулся ему наперерез.
– Стой! – грозно крикнул он и приподнял для убедительности свою «селедку»[1].
Водитель резко затормозил, и полицейский, подбежав к авто, услужливо открыл дверцу.
– Ваше превосходительство, извольте! – крикнул он генералу.
Удивленный бесцеремонными действиями околоточного Баташов подошел к машине.
– Вы не имеете права… – пищал невысокого роста водитель, одетый в кожанку.
– Молчи, тараканья титька! Авто временно реквизируется по закону военного времени, – грозно прорычал околоточный и положил руку на эфес своей шашки. Этот жест подействовал на водителя отрезвляюще, и он, безнадежно махнув рукой, пропищал высоким фальцетом:
– Присаживайтесь, ваше превосходительство! Куда прикажете?
Баташов поблагодарил служивого, одарил его рублем, за что тот чуть было не кинулся его от радости целовать.
Назвав шоферу улицу и номер дома, генерал, уловил на себе его недовольный взгляд.
– Не сердись, любезный, я заплачу, сколько надо, – добродушно промолвил он.
Автомобиль тронулся с места и вскоре вокруг замелькали до боли знакомые дома, улицы и переулки. Какую-то напряженность и пустоту Баташов ощутил и на некогда многолюдных и шумных улицах Петрограда. Редкие пролетки попадались на пути, а немногочисленные прохожие при виде автомобиля старались скрыться с глаз долой, затеряться в многочисленных переулках.
– Забастовки, – заметив недоуменный взгляд генерала, промолвил водитель. – В городе идет молва, что ввиду военного времени конная и колесная полиция будет применять по забастовщикам оружие без предупреждения. Вот жители со страхом и косятся на авто.
Для Баташова было неожиданной новостью то, что здесь, в глубоком тылу, в столице Государства Российского, происходят революционные брожения, неповиновение властям.
«Что деется? – искренне возмутился он про себя. – А
