то по крайней мере уменьшала право. Указание на последний случай мы не встречаем ни в XI, ни в XII, ни в XIII веке, но в конце XVII, а именно: царевич Иоанн Алексеевич говорит, что брат его Петр Алексеевич имеет более права на престол, ибо у него жива мать Наталья Кириловна: «И государь царевич и великий князь Иоанн Алексеевич всея Великия и Малыя и Белыя России изволил говорить: «Что пристойно были на Российском царствии и иных к Российскому царствию принадлежащих царствах и государствах великим государем царем и великим князем, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцем, брату его благоверному государю царевичу и великому князю Петру Алексеевичу, потому что у него, государя, здравствует мать его благоверная государыня царица и великия княгиня Наталия Кириловна»{48}.
Примеч. 3. Князья, которых отцы умерли при жизни дедов, назывались изгоями: «Изгои трои: попов сын грамоты не умеет; холоп — из холопьства выкупится, купец одолжает, а се четвертое изгойство, и себе приложим, аще князь осиротеет»{49}.
Второе обстоятельство, исключавшее князя из права старшинства или из пользования какою-нибудь волостию, было насильственное лишение права или владения, изгнание из волости, ибо по тогдашним понятиям битва была судом Божиим, где побежденный, след., являлся виновным в глазах всех, его поражение и изгнание считали праведным наказанием за грехи, причем победитель был только исполнителем воли Божией. Если побежденный, изгнанный князь силою оружия возвращал свое право, свою волость, то в этом видели возвращение к нему благосклонности Божией, прощение греха; если же не успевал возвратить потерянное, то он и потомство его навсегда исключались из права на владение. Это понятие, что побежденный есть грешник, раздражавший божество, всего яснее выражено у Прокопия в рассказе его о вандале Гензерихе, который, входя на корабль, предается на волю ветрам, долженствующим примчать его к народу, раздражившему божество: εφ' ουζ ο Οεος ω ργισταυ{50}.
В наших летописях князья постоянна именуют битву судом Божиим; Изяслав Мстиславич говорит: «Даже мя постигнеть Володимер с семи, а с тем суд Божий вижю, а како Бог рассудит с ним; паки ли мя усрящеть Гюгри, а с тем суд Божий вижю, како мя с ним Бог рассудит»{51}. Тот же Изяслав велел сказать сыну своему Мстиславу: «Се уже мы идем на суд Божий, а вы нам, сыну, всегда надоби»{52}. Вот почему Василий Шуйский, желая доказать права свои на престол, говорит в окружной грамоте о своем воцарении: «Учинилися есмя на отчине прародителей наших, на Российском государстве царем и в. князем, его же дарова Бог прародителю нашему Рюрику, иже бе от римского кесаря, и потом многими леты и до прародителя нашего в. князя Александра Ярославича Невскаго на сем Российском государстве быша прародители мои, и посем на Суздальской удел разделишась, не отнятием и не от неволи, но по родству»{53}. Здесь ясно видно, что отнятие и неволя лишали всякого права.
В заключение должно упомянуть, что после, когда линии разошлись, младшие линии выбирали себе по произволу одного из старших князей в отца место, иногда совершенно из другого рода. Это именно принуждены были сделать князья рязанские рода Святославова: отделившись от своего рода вследствие изгнания от Ольговичей и не могши, однако, существовать отдельно и независимо, рязанские князья выбрали себе в старшие Ростислава Мстиславича Смоленского из рода Мономахова{54}. Такие князья в отношении к старшему, на которого он смотрел, назывались] ротниками{55}. Иногда даже младшие князья, обиженные старшими, отступали от них и примыкали к чуждому роду, прибегая в покровительство его старшего{56}.
Примечание [4]. Мы видели, что в. князь не имел неограниченной власти под родовою собственностию, но владел ею сообща с целым родом: вот почему когда Андрей Боголюбский выгнал братьев и племянников из Ростовской области, то летописец говорит, что он захотел быть самовластием в Суздальской земле, т. е. таким властителем, который распоряжает всем самовластно, не стеснен родовыми отношениями, не ограничен правами родичей.
Для означения верховной власти, не стесненной родовыми отношениями, власти крепкой, постоянной, не зависящей ни от каких перемен, употреблялось название царь, царский. Так, Юрий Долгорукий говорит племяннику Изяславу: «Дай ми Переяславль, ать посажю сына своего у Переяславля, а ты седи царствуя в Киеве»{57}, т. е. а ты владей Киевом спокойно, независимо и безопасно, не боясь никого и не подчиняясь никому. В другом месте летописец, говоря о злодействах и гибели епископа Феодора, прибавляет: «Видя бо виде озлобление людей своих сих кроткых Ростовьскыя земли, от звероядиваго Федорьца погибающих от него, посетив (Бог) спасе люди своя, рукою крепкою, мышцею высокою, рукой благочестивою, царскою правдиваго, благовернаго князя Андрея»{58}. Когда после Рутского сражения воины Изяславовы, нашедши своего князя в живых, изъявили необыкновенную радость, то летописец говорит, что они величали Изяслава, как царя{59}.
Под именем великого князя разумелся только старший в роде княжеском; вот почему когда род Ярослава I разделился на многие независимые роды, то старший в каждом из них стал называться великим князем, хотя был владельцем самой ничтожной области и признавал над собою власть другого великого князя, литовского или московского. Так, напр., князь пронский назывался также великим князем, подобно московскому, тверскому и рязанскому, потому что был старшим в своем роде. Великий было синонимом: старший, и потому к именам некоторых князей прибавляется даже после существительного, напр., Владимир Великий, Мстислав Великий, Всеволод Великий, для отличия их от множества других младших Владимиров, Мстиславов и Всеволодов, а вовсе не в том смысле, в котором мы теперь придаем слово великий к именам исторических лиц, напр., Петр Великий, Карл Великий{60}.
Глава II
ИСТОРИЯ КНЯЖЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ
ОТ ПРИЗВАНИЯ РЮРИКА ДО СМЕРТИ ЯРОСЛАВА I
Летописец говорит, что три князя варяжские, родные братья Рюрик, Синеус и Трувор, пришли к призвавшим их племенам славянским и финским с своими родами{61}. Об этих родичах, пришедших с тремя братьями, летопись после ничего не упоминает; Рюрик, по ее свидетельству, раздает города мужам своим{62}. Но хотя под именем мужей после постоянно разумеются члены старшей дружины, однако здесь мы имеем право разуметь родичей, именно потому, что об Аскольде и Дире сказано: «Бястау него (Рюрика) 2 мужа, не племени его, но боярина»{63}. Если у Рюрика было 2 мужа не племени
