тот, кто отказывается видеть, сэр, – вдруг резко поменял тон Адам.
Кочински поглядел на меня исподлобья.
– Монстр, говорил я тебе, Гарфилд. Сущий монстр.
Я перевёл взгляд на Адама. Чего он добивался, непонятно. Однако же и я не находил иной причины, кроме всепрощающей и, пожалуй, болезненной какой-то любви, по которой Тео сходили с рук его идиотские выходки. А Кочински постоянно искал других виноватых.
Проректор, не глядя в мою сторону, сказал:
– Выйдите, мистер Гарфилд. Пора напомнить нашему иностранному гостю правила поведения студентов в Роданфорде.
Я перекинул взгляд на Адама. Тот стоял непоколебимо, как утёс Прекестулен[23]. Выйдя, я прикрыл за собой дверь, оставив маленькую щель. Чёрта с два я бы пропустил такую сцену! Наконец-то погляжу, как Адаму вправят мозги.
Кочински тяжело вздохнул.
– Вы говорите, вам отца недоставало, – сказал он вдруг усталым голосом, как будто его отпустило сильное напряжение. – А Тео не помнит матери, ему и двух не было, когда она умерла. Воспитывал этого засранца я один. Всё прощал. Всё разрешал. Я считал это своим долгом – восполнить недостающее. Полная свобода взамен ушедшей матери. Моя мать тоже умерла, ещё при родах, а отец мне с пелёнок позволял дышать только по составленному им расписанию. Оказавшись уже во взрослой жизни, я знал, что буду любить своих детей и плевать на викторианские методы воспитания.
Хотя в Тео я старался воспитывать дисциплину, но слишком любил, чтобы быть строгим. Нянек сменилось море. Они тоже подливали масла – уступчивые, слабовольные шотландки. Он ломал их, а я позволял им любить его слишком сильно. И это всё равно моя вина. Каковы сады, таковы плоды. Теофил – так мой отец его назвал – до сих пор верит, что любить его обязаны все вокруг. От привычек мы нечасто в жизни отказываемся.
– При всём уважении, сэр, добровольно ваш сын от своих заблуждений не отречётся, – сказал Адам.
– А вам бы непременно хотелось устроить ему итонскую порку[24] в духе Чарли Коллингвуда[25] на общем суде, да, мистер Карлсен?
Адам поправил очки.
– Нет. Его позабавит такое внимание к его королевской заднице. А право божьего помазанника гласит, что только монарх может устраивать порку собственному сыну. Увы, мистер Кочински, во всём действительно виноваты только вы. И исправить положение – ваша личная обязанность.
Милек Кочински лишь едва кивал, глядя в одну точку. Не понимаю как, но Адам свернул проректора в бараний рог.
– Да, тут, как вы, англичане, говорите, висит нож. Может, если вы найдёте путь к его сердцу, то сможете что-то починить или восполнить какой-то фрагмент…
Адам принялся неспешно расхаживать взад-вперёд, словно разыскивая этот самый фрагмент у нас в комнате, походя на важного гуся.
Вдруг он спросил:
– Тео крещён?
В ответе Кочински послышалась тяжёлая печаль:
– Нет. Я не крестил Тео назло отцу…
Адам значительно кивнул.
– Знаете, баптисты не признают крещения младенцев, потому что их конфессия подразумевает добровольное крещение, а младенцы лишены права голоса. Протестанты ждут, когда человек вырастет, и только тогда предлагают ему присоединиться к их вере. Может, для Тео такой час настал?
– Вы предлагаете мне крестить Теофила? – спросил Кочински.
От удивления Адам остановился как вкопанный.
– Это была бы сущая глупость, сэр! Я имел в виду другое. Придумайте ему занятие, дело, куда он сможет выливаться без остатка. Ведь именно этим баптисты промышляют. И к позорному столбу Тео некогда будет ходить. Когда мне было семь, мой отец знал: чтобы занять меня, нужен учебник по биологии или взрослый детектив. Вы тоже должны знать вашего сына, сэр.
– Иногда мне кажется, что это не мой сын, а сын моего отца… – Кочински выглядел смущённым, даже растерянным, печальная складка пересекла его лоб.
В тот момент я подумал, что Тео необходимо влюбиться. И тут же мотнул головой, как бы поправляя чёлку, приходя в себя от курьёзной идеи. Почему-то я всегда так делаю, когда даю маху, пускай даже в мыслях. Дед, когда я от тоски на корабли выл, повторял, что мне надо влюбиться. А ещё он любил мне с улыбкой цитировать русского писателя Чехова: «Природа постановила, чтобы человек в известный период своей жизни любил. Настал этот период, ну и люби во все лопатки…»
Милек Кочински, словно услышав мои мысли за дверью, сказал задумчиво:
– Меня не воспитывали в любви, мистер Карлсен. К сожалению, я узнал о любви, только когда вырос и повстречал мать Тео. Тогда я дал себе слово, что мои дети не повторят мою судьбу. Всю жизнь я, можно сказать, нахожусь в одной поре. Не физически – духовно.
«Эк тебя зацепило!» – подумал я. Это ж до чего надо взрослого мужика, проректора университета, довести, чтоб он перед студентом душу вывернул. Хотя Адам – не всякий студент.
– Рос я примитивным, отсталым, я сейчас это вижу, – спина Милека сгорбилась на стуле. – Потому что, сколько себя помню, одним делом был занят – корячился на своего отца. Он был тираном, пуще Джона Кита. В смысле, он жив ещё, но… в прошлом году ему пришлось фактически покинуть пост главы Роданфорда. Хотя и пытается диктовать по-прежнему… Слёг, и доктора не дают оптимистичных прогнозов. Ему пришлось уступить мне место. Эта традиция уходит корнями глубоко к моим прадедам. Сыновья продолжают дело рода Кочински.
Я просто прилип к двери. Голос Кочински стал глух, я с трудом разбирал слова.
– Отца бесило от одной мысли, что я усядусь на его место. До сих пор мне, взрослому человеку, бывает боязно и стыдно. За личностную малоразвитость. За то, что позволял отцу себя подавлять. Хотя я пять раз был упомянут в рассылках[26] во время Первой мировой и по молодости считал сей факт неотъемлемым доказательством своей человеческой состоятельности.
Адам слушал молча. Он стоял вне поля моего зрения, и я не видел его реакции на откровения проректора.
Милек Кочински вдруг рассмеялся.
– Вы двое думаете, что всё о мире знаете.
Он указал большим пальцем себе за спину, точнёхонько в меня, словно наверняка знал, что я тут стою и подслушиваю. Я чуть не сбежал, но потом затаил дыхание и крепче втиснулся в стену. Надо быть последним дураком, чтобы пропустить самое интересное.
– Молодость… Кто из нас знал тогда, чем обернётся жизнь для каждого? Я, Секвойя, Дарт, отец Лерри – тоже так думали, как вы сегодня. Мы ведь все из одного взвода. Одни окопы рыли, одну кровь видели, вместе в атаку ходили. Но почему-то на их сознание война повлиять как-то смогла, закалила душу, а
