своего воеводы получите.
— С нашим Олегом не разживёшься, ты это правду говоришь. Кабы Алвад был на его месте… — сказал Свадич.
— Чего ж вы терпите? — усмехнулся незнакомец. — Кричите, что хотите Алвада, а Олега не желаете.
— Да заворожил Олег дружину, всем мил. Слово, что ли, какое колдовское знает…
— На тебя же его колдовство не действует…
— Что я один сделаю?
— Как будто сам не соображаешь? А уж Алвад тебя отблагодарит.
Ролав выглянул из-за угла и увидел говорящих. Они стояли на солнце, облокотясь о бочку, оба дружинника были хмельны.
Ролав посмотрел на незнакомца и увидел в его руках нож Акуна…
Незнакомец поигрывал ножом, подкидывая его и перехватывая.
Нож был в тех же, так хорошо известных Ролаву кожаных ножнах с красной бусиной на конце, в рукоятке белел вделанный медвежий зуб, зуб того самого медведя, который ломал Акуна и в которого Акуну, уже терявшему сознание, удалось всадить этот нож в сердце.
Ролав подбежал к Свадичу с незнакомцем.
— Откуда у тебя этот нож?
Незнакомец с удивлением глянул на Ролава, перевёл взгляд на нож.
— Тебе какое дело?
— Это нож моего брата.
— Твоего брата? — незнакомец перестал играть ножом.
Ролав быстро заговорил:
— На нашу деревню напал Торстен — Собачий хвост и увёл людей. Вон Свадич тебе подтвердит. Это нож моего брата Акуна, которого увёл Торстен. И бусина на ножнах, и медвежий зуб…
И Ролав протянул руку к ножу.
Незнакомец побледнел и потянул меч из ножен.
— Врешь. Этот нож мой.
В ряду поднялся переполох. Если дружинники затевают ссору, тут уж держись от них подальше, не то и тебе попадёт ни за что ни про что.
Но в этот миг из-за лавки вышел Олег, искавший Ролава.
— У него нож Акуна! — бросился Ролав к воеводе.
— У кого?
Но тут Олег сам увидел разъярённого дружинника с обнажённым мечом.
— Дай нож, Веред, — приказал Олег.
Незнакомец нехотя подал нож.
Олег сказал:
— Смотри, Ролав, точно ли это нож твоего брата? Не ошибаешься ли ты? Тут дело пахнет кровью. Смотри не ошибись.
— Акуна, Акуна! Эту бусину дала ему Утеха, наша сестра, и этот зуб с жёлтым пятном помню.
— Откуда у тебя этот нож? — спросил Олег дружинника.
— Купил, — ответил Веред.
— У кого?
— Я его не знаю. Продавал на торгу, я и купил.
— Продай его мне.
— Бери, воевода.
Когда Олег и Ролав возвращались с торга, Олег сказал:
— Может, было и так, как говорит Веред, купил на торгу. — Потом он добавил: — Свейские купцы сказали, что Олаф в этом году непременно приедет, так что жди.
Когда вскрылись реки, и в Ладогу стали приплывать купцы, Ролав у каждого спрашивал, не знает ли он, какова судьба пленных, захваченных Торстеном прошлой осенью в славянских землях. Но купцы ничего не могли сообщить Ролаву.
Некоторые привезли рабов, но купили их не у Торстена.
Наконец, приплыл друг Олега свейский купец Олаф.
— Я слышал, — сказал Олаф, — что Торстен — Собачий хвост в этом году поплыл не на восток, а на запад.
Приуныл Ролав: значит, его родичи попали в неведомые далёкие земли, и теперь никогда уж он их не увидит…
Олег сказал:
— Ты, Олаф, где будешь, узнавай, нет ли, мол, у кого раба — славянина по имени Акун, родом из деревни Освеи.
У него примета: шрам на лице от медвежьих когтей. Найдёшь, выкупи. Заплачу тебе сполна.
Олаф обещал исполнить просьбу.
ДЕЛА СЛОВЕНСКИЕ
Рюрик пришёл в Ладогу из Поморья лет десять назад.
Он обложил данью окрестные земли словен и чуди, и все платили ему.
Но в прошлом году неожиданно наступил конец владычеству варягов. Словенские и чудские князья и старейшины, объединив свои силы, отказались платить дань варягам.
Теперь варяги вынуждены были ограничиваться данью, собираемой в ближних от Ладоги деревнях, и пошлиной с купцов, которые, плывя из Варяжского моря на восток, на Волгу, или на юг, в Царьград, не могли миновать Ладогу.
Когда изгоняли варягов, первыми против них поднялись ильменские словене. Тогда словенский князь Гостомысл и старейшина самого большого словенского рода Вадим шли вместе, в полном согласии.
Но после изгнания варягов начались споры. Вадим всюду говорил, что если бы не он, то не одолели бы варягов, и что теперь не ему быть под рукой у Гостомысла, а Гостомыслу у него.
Три конца в словенском Городе на Ильмене: Словенский, Неревской и Плотницкий. В каждом конце свой кон — место, где собираются жители решать дела. На кону устанавливают законы, на кону выбирают правителя — князя. На кону всякий волен предлагать, что хочет, и поэтому всегда там крик, шум, спор, одни в одну сторону тянут, другие в другую.
Однако спор спором, воля волей, а если уж примет кон решение, тут ослушаться не смей, что кон решил — свято.
Но нынче, хотя решили, что старшим князем быть Гостомыслу, избранному князем на Словенском кону, а Вадиму с Плотницкого конца и Актевую с Неревского ходить у него под рукой, по всему Городу не утихает смута.
Князья спорят, а смердам и ремесленникам беда. То Вадимова дружина бьёт холопов Гостомысла, то Гостомысловы холопы вымещают обиду на гончарах Плотницкого конца.
И так всё запуталось, что городские концы только и занимались тем, что отплачивали друг другу уж и неведомо за что.
Вражда губила Город.
Гостомысл надеялся одолеть Вадима, но выходило, что чаще одерживал верх Вадим.
Одним ясным майским утром к Гостомыслу явились смерды из его подгородного села.
— Князь, заступись!
— Что случилось?
— Выехали мы в поле пахать, вдруг, откуда ни возьмись, Вадимовы люди наскакали. Поле потоптали, сохи поломали, лошадей увели, нас побили.
Гостомысл, чувствуя, как в нём поднимается гнев, спросил:
— Правду говорите? Может, сами начали свару?
— Что ты, князь! Мы же пахать выехали…
— Ну, этого я ему не спущу! — сказал Гостомысл и крикнул, чтобы позвали воеводу княжеской дружины Буеслава и Вадима. — Слышал? — встретил Гостомысл воеводу вопросом.
— Слышал.
— Доколе же нам терпеть такие бесчинства?
— У Вадима дружина не меньше твоей, князь, а может, и больше, — хмуро ответил Буеслав, — поэтому он и бесчинствует.
Гостомысл и сам знал это.
— Я за Вадимом послал, — сказал он.
— Пустое дело, — махнул рукой воевода, — его не уговоришь.
Вадим подъехал ко двору Гостомысла с пятью дружинниками. Они остановились у ворот. Вадим, высокий, широкоплечий, лет тридцати, соскочил с коня и взошёл на крыльцо.
— Здравствуй, князь, — приветствовал он Гостомысла, показывая в улыбке белые, крепкие зубы. — Зачем звал?
— Жалуются на твоих людей, Вадим. Вот сегодня они смердов с поля прогнали,
