заверяю вас, что все девушки, которые помогают нам на сегодняшнем мероприятии, являются сотрудницами винодельческих предприятий. Прошу относиться к ним вежливо и уважительно, а сейчас поприветствовать аплодисментами!», — объявляет ведущий.
Костя и Толик громко хлопают, Лотарев свистит, хулигански засунув в рот два пальца. Брюнетка рядом с нами мило краснеет.
Чёрт, я же хотел скандал устроить. Дебош. К таким невинным созданиям и приставать как-то неудобно. Или, наоборот, «винным»… ведь они работают на винзаводах. Крепкое бархатистое вино постепенно обволакивает мозг своими парами. Отсюда и странные мысли.
Помню только, что в «прошлой жизни» нашей гоп-компании на дегустации не было и прошла она чинно и благородно.
— Закуска дрянь! — заявляет Лотарев.
В блюдцах на столике разложены слабосолёный сыр и безвкусное печенье. В открытых бутылках стоит минеральная вода.
— Милая, выручай, — Лотарев ловит за локоть пробегающую блондинку. Та внимательно слушает, чуть наклонившись вперёд, так что из-под туники выглядывает эффектная грудь. — Можно нам какой-нибудь нарезочки, колбаски…
— Закуска должна быть нейтральной по вкусу, чтобы оттенять букет вина, — объясняет она.
— А вы правда на винзаводе работаете? — вступает Костя Синицин. — А кем если не секрет?
— Правда, — она смущается, — я лаборант.
— Вот! — пихает меня локтем Костя, — тебе же надо пообщаться с работниками, обзавестись контактами…
— А у нас тут товарищ, — подхватывает Юшкин, — он знаменитый писатель… я, правда, тоже знаменитый писатель, но он ещё знаменитее…
Блондинка впивается в меня заинтересованным взглядом.
— Он знаменитее, — пихаю пальцем в Юшкина, — и как раз пишет книгу про виноделов.
— Нет, он! — Юшкин возмущён моим коварным манёвром.
— Юля! — разносится над нашим столиком строгий голос, — ты почему от работы отвлекаешься? Мы сюда не веселиться приехали!
Рядом с нашим столиком возникает мужчина с простым, даже я бы сказал крестьянским лицом, но в дорогом импортном костюме, вот вроде бы и фасон тот же, что висит в секциях мужской одежды наших магазинов, но качество пошива и, самое главное, ткань, сразу выдают импорт. И, скорее всего, не из стран народной демократии а из стана идеологических противников лучшей в мире страны. На лацкане костюма прицеплен прекрасно узнаваемый значок депутата Верховного Совета СССР.
— Тут товарищи говорят, что они писатели, — оправдывается блондинка, — что-то про виноделов пишут.
— Нехорошо, товарищи, — качает головой депутат, — просили же к девушкам не приставать… Зачем же вы им головы морочите? Это вы тут развлекаетесь, а они работают! Большое дело делают! Не то что некоторые, — он с осуждением окидывает меня взглядом.
Видимо, мужчина без галстука на официальном мероприятии не вписывается в картину мира товарища депутата.
— Сергей Геннадьевич, а вы меня не узнаёте? — спрашивает Юшкин.
Тот прищуривается, а потом радостно вскидывает брови:
— Юшкин Толя, правильно? Значит, не соврали, бисовы души! И правда — писатели! Юленька, неси наше марочное!
— А как же дегустация, Сергей Геннадьевич? — удивляется блондинка.
— Без тебя обойдутся, — отмахивается он, — эти ребята для нашего совхоза могут сделать очень и очень многое.
С этого момента наш столик откалывается словно льдина от большого айсберга дегустации и отправляется в гордое одиночное плавание. Сергей Геннадьевич Бубун оказался директором совхоза имени Сидора Артемьевича Ковпака, что в окрестностях Ялты. Не побоявшись конкуренции и наплевав на спущенный сверху план, он набрал технологов с агрономами и открыл собственное производство.
Не иначе нашёл поддержку в районном, а то и в республиканском управлении сельского хозяйства, да и без партийных органов, наверняка, не обошлось. Сейчас не то время, чтобы какому-то директору совхоза, пусть даже и депутату Верховного Совета СССР, позволили самоуправство.
— На международной выставке в Ялте в 70-м году наш портвейн серебряную медаль взял! — горячится он, — Магарач обошёл… Инкермановских обошёл…
Интуиция подаёт мне отчаянные знаки. Не тот ли это «товарищ», которому наш главный наобещал писателя. И Толик Юшкин слишком подозрительно оказывается с ним знаком.
— Портвейн, это хорошо! — ловит ключевое слово Лотарев. — Без портвешка в душе тоска, не твёрд ни разум, ни рука.
Юля смотрит на Лотарева с обожанием.
— Юля, неси портвейн, — командует депутат.
Блондинка по какой-то причине в одиночку не справляется. Вместе с ней появляется брюнетистая и фигуристая Галя. Скорее всего, Гале не хочется бегать с бутылками по залу и хочется посмотреть на писателей. Компания к её появлению относится с большим одобрением.
— Толя, — говорю, когда депутат покидает нас на время по естественной надобности. — это судьба. Вы с товарищем Бабуном практически приятели. Девушки у него на заводе вон какие знойные. Езжай вместо меня.
Юшкин внимательно разглядывает черноглазую Галю через бокал с портвейном.
— Да и чёрт с тобой, — соглашается вдруг он, — поеду. Раз уж ты такой баран, что с тобой поделать?
Я выдыхаю, словно с плеч падает груз весом в тысячу тонн.
— Полегчало? — Лотарев опрокидывает мне в бокал остатки портвейна из бутылки.
Чокаюсь с ним и пью до дна, мне действительно полегчало. В этот момент мне кажется, что Лотарев подмигивает Толику, но списываю это на пьяную гримасу. Тем более что он и Юле подмигивает сразу после этого. Та демонстрирует пример чтения мыслей на расстоянии и без единого слова отправляется за следующей бутылкой.
Дегустация неожиданно заканчивается, но нам это не мешает. Из зеркального зала мы плавно перемещаемся в «Зимний сад», а к аскетической закуске добавляются фрукты и, кажется, дичь.
Мы танцуем, я с Галей, а Толик с блондинкой. Депутат что-то втолковывает Косте Синицину, а Лотерев спит, положив курчавую голову на скатерть.
Потом я помню заднее сиденье такси. Такой тёплый и в то же время немного пыльный запах бывает только в такси. После меня куда-то тащат.
— Ключ под ковриком, — бормочу я на тот случай, если тащат домой.
Тыдых-тыдых… тыдых-тыдых… Мою постель почему-то ритмично покачивает. Открываю глаза и вижу нависающий столик и узкую полоску окна, в котором проносятся берёзки.
Какого хрена я оказался в поезде⁈
Глава 4
— Серёга, открой окно, а то тут такой духан стоит, что можно топор вешать, — слышу я голоса.
Открываю глаза, и голову буквально пронзает болью. Толком ещё ничего не соображаю и на автомате спрашиваю:
— Где я?
Ответом мне становится смех сразу двоих.
— Ну ты, мужик, даёшь! Ты в поезде Москва — Симферополь. Это ж надо так нажраться и не помнить, как в поезд сел.
С трудом я сажусь, голова просто раскалывается, а во рту очень гадкое ощущение. Да ещё и пить хочется.
И да, я в поезде. В купе, если быть точным, четыре полки обитые коричневым дерматином, сетчатые полочки под полотенца, столик, на котором разложена какая-то снедь, осветительные плафоны тусклого пластика, перестук колёс, весело мелькающие за окном столбы и деревья. Ну и два моих попутчика. Одного из них, как я понимаю, зовут Серёга.
— Мужики, есть что попить? — спрашиваю я и кряхтя сажусь.
— Держи, болезный, — отвечает мне один и, порывшись в сумке, достаёт оттуда стеклянную бутылку Ессентуков.
— Володь, ну что ты ему минералку суёшь? Не видишь что ли, что человеку очень плохо оттого, что вчера было хорошо? Тут надо поправлять здоровье совсем другими методами. И как звать-то тебя, болезный?
— Фёдор, — мой голос буквально скрипит как несмазанная телега, — но можно просто Михалыч.
Надо отдать должное этому Володе, он сразу всё понимает и через секунду вместо зелёной бутылки минералки появляется сразу две другие, на сей раз уже коричневые.
— Держи, Федор, — говорит Серёга, невысокий, плотно сбитый мужик лет примерно на пять-семь меня старше, — Это рижское пиво Дижалус. Корешок из Латвии привёз целый ящик. Поправляй здоровье, не стесняйся.
Он ловким движением сбивает пробку прямо об столик, проигнорировав специальную открывашку под ним, и протягивает мне пиво, видимо его только недавно вынули из холодильника, так как бутылка запотевшая.
Обычно я не похмеляюсь, не имею такой привычки. Но сейчас голова работает словно троящий движок, с перебоями. Поэтому как в тумане беру привет из Латвии и делаю сразу несколько больших глотков.
Я не большой любитель тёмного пива, вернее, я его люблю, но предпочитаю пить портеры в более камерной обстановке, но сейчас это то что нужно.
Характерная для портера сладость карамелизированного солода смывает мерзкий привкус изо рта, а достаточно крепкий градус разгоняет из головы похмельную муть. Берёзки за окном перестают опасно раскачиваться, словно я стою на штормовой палубе, а колёса стучат не по вискам, а как им и положено, по стыкам рельсов.
— Ну что?
