С тех пор городские мальчишки обходили его десятой дорогой. У него и так не сказать, чтобы было много друзей, а теперь и вовсе не осталось тех, кто был готов с ним играть. Марсель пожаловался на это обстоятельство господину Ансельму — но тот только усмехнулся и сказал — привыкай, это навсегда. Таких, сказал, как ты или я, всегда боятся, и очень мало кто готов с нами дружить. Или любить, добавил он со вздохом.
— Но ведь матушка меня любит? — не понял Марсель.
— На то она и матушка, — улыбнулся наставник. — Как ей тебя не любить? А вот друзей у тебя будет мало — если вовсе будут. Мало кто настолько бесстрашен, чтобы быть рядом с человеком, умеющим призвать силы смерти.
Так и стало — Марсель рос одиночкой. Соседские мальчишки дружили, ссорились, мирились и заводили какие-то совместные мальчишечьи дела, но Марселя в те дела не звали и не брали, если он приходил сам. И прямо говорили — не будем водиться с колдовским отродьем.
— Ну какое же я колдовское отродье? — недоумевал Марсель в доме наставника. — Я ж самый обыкновенный!
— Ты слышишь такие силы, о каких они и мечтать не будут никогда, — усмехался господин Ансельм. — Ты уже сейчас можешь и напугать, и остановить, и проклясть — легонечко, но ощутимо. Поэтому — привыкай.
Этот разговор состоялся, когда Марселю уже сравнялось девять лет. Он бойко читал всё, что ему предлагал отец Оноре, считал длину и стоимость отрезов сукна ничуть не хуже старшего братца, разве что писал, как курица лапой, но добрый священник говорил — ничего, дело наживное, научишься.
А в доме господина Ансельма он читал кое-какие трактаты о магии, и теперь уже понимал, что его силы — это не собак напугать, это больше и мощнее. Если выучится, конечно.
Выходило так — Марсель не был ни стихийником, ни менталистом, ни целителем, ни боевым магом — но при помощи сил теневой стороны мира мог сделать почти что угодно. Победить врага, согреть или заморозить воду, приостановить процессы увядания, разложения и гниения, снять боль. Всё это стоило ему намного больших усилий, чем стихийнику — призвать огонь или воду, целителю — залечить царапину, менталисту — убедить в своей правоте. Но — иногда, как говорил господин Ансельм, всё это стоит затраченных усилий. И нужно понять — стоит ли, в каждый сомнительный момент.
И ещё были его специфические умения. Напугать — это было первое, чему он осознанно выучился. Прятаться — всегда умел, а господин Ансельм научил использовать теневые ходы для того, чтобы быстро перемещаться из одного места в другое. Находить предметы и даже людей — по их уникальным особенностям, то есть — по запаху, по дыханию, по звуку, по оставшемуся на предмете отпечатку. Поставить непреодолимый барьер — какой сможет снять далеко не всякий маг-неспециалист. Хорошо владеющий огнём сможет — усмехнулся господин Ансельм, когда показывал эту штуку.
И, конечно же, сделать живое — неживым. Сначала тренировались на траве и букашках. Затем — на кустах побольше, потом — на мышах и крысах. Нянька Тереза радовалась — ни одной мыши и ни одной крысы в доме, красота! Однажды Марселю случилось призвать смерть к едва дышавшей бездомной собаке, которую покусала местная стая. Вроде бы так можно было поступать и с людьми, но об этом Марсель не задумывался. Врагов у него не было, хоть его и звали по-прежнему колдовским отродьем, и убивать было некого.
И ещё господин Ансельм много говорил о том, что они не повелевают смертью, нет. Они — договариваются. Они знают тот язык, на котором нужно говорить, чтобы их услышали. Смерть неодолима… почти всегда, и только глупец возьмётся с ней спорить или ей приказывать, потому что она этого так не оставит. Мы, говорил наставник, просим и отдаём ей свою силу. А те, кто просит просто так, или, того хуже, требует — могут и жизнь отдать.
Про жизнь тоже было строго. И у простых людей, не-магов, наложить на себя руки — грех, а таким, как Марсель, этого делать и вовсе ни при каких обстоятельствах не следует. Потому что сколько отмерено тебе — то и твоё, и не человеку о том знать, и Смерть возьмёт тебя, когда пожелает, сама, и это — тоже часть договора. Как бы плохо ни было — самому нельзя. И просить других, чтоб прервали твою жизнь — тоже нельзя. Зато убить тебя в итоге будет невероятно трудно.
Это последнее Марселю очень понравилось, потому что только на прошлой неделе убили соседского слугу — в разбойничьем кабаке на окраине. Говорят — пошел выпить и развлечься, и вот, получите — развлёкся. Нет, лучше без таких развлечений.
Пока всё это было главным образом правилами и теорией. Господин Ансельм хвалил Марселя и приговаривал — читай, учись, а до остального дойдём, когда подрастёшь.
И конечно же, сильнее всего Марсель хотел скорее подрасти.
* * *
— А вы? Вы тоже хотели вырасти? — теперь уже он перебирал её бледно-золотые волосы, пропускал пряди сквозь пальцы и любовался их слабым сиянием.
— Конечно. Меня всё время задирали старшие кузены и кузины — что я мала, слаба, худа, некрасива. А если я отвечала им, используя силу — меня наказывали. А дед смеялся и говорил — надо лучше прятать концы, только и всего. И учил меня — как это следует делать. А я думала — вот вырасту и устрою им всем.
— И как? Устроили?
— Не до того стало, — вздохнула она.
5. Родная кровь
Жизнь снова круто изменилась, когда Марселю сравнялось двенадцать лет. Сырой весной, в конце марта, умерла матушка — подхватила лихорадку, слегла, да и не поднялась уже. Марсель впервые увидел смерть так близко — и впервые ему от неё стало так больно. Когда что-то случалось с людьми, пусть знакомыми, но не родными — его это не трогало. А здесь всё было не так.
И это оказался не конец его несчастий — потому что наутро после похорон братец Симон велел Марселю взять свои вещи и выметаться из дома на все четыре стороны. Потому что, сказал он, не хочет и не будет кормить-поить отродье какого-то колдуна, которое мать нагуляла на празднике. Симон только год как женился, его жена Луиза ждала первенца,
