Около двух все идут на обед. Кто-то заказывает пиццу, ещё кто-то суши, я такой роскоши позволить себе не могу, поэтому, соврав, что иду в кафе, сворачиваю в магазин и беру пачку вафель.
Через пару часов бесконечных повторений одно и того же текста нас приглашают занять свои гримерки, где девушки-мастерицы трудятся над нашими лицами и прическами, помогая войти в образ. От запаха лака щиплет глаза, раздражают начесы и шиньоны, от шпилек чешется голова. Когда меня выпускают готовиться к выходу, я засовываю в рот пробку и начинаю речевую разминку, повторяя скороговорки.
Вокруг меня шум. Кто-то распевается, кто-то повторяет текст, кто-то кашляет, прочищая горло. А есть те, кому скучно, и они валяют дурака. Безразлично повторяю: «Два щенка щека к щеке щиплют щётку в уголке», бесконечно прокручивая в голове, что моя жизнь течет неправильно. Я ошиблась и всё в ней сделала не так.
После спектакля нам приносят виноград и шампанское, цветы и конфеты. Все радуются, смеются, в гримерку врываются дети. Маленькие отпрыски актеров и актрис, задействованных в спектакле. Камень на душе набирает ещё два килограмма. Даже дышать больно.
В Москве у меня была лучшая, яркая роль второго плана, через пару лет наш постановщик пророчил мне главную, но… ко мне некому было прийти в гримерку. Ради чего выступать на сцене, если тебя не увидят самые близкие и родные люди? В Москве у меня были только общежитие, учёба и театр. Богемная жизнь меня интересовала мало, всё, чего мне хотелось — это добиться мастерства, получить знания. Но аплодировать мне было некому. Я ездила домой, как могла, но, конечно, не так часто, как хотелось бы, слишком редко для матери.
Я считалась перспективной актрисой и у меня были неплохие виды на карьеру. При этом дело было вовсе не в романах. Мне повезло, наш режиссёр был нетрадиционной ориентации, а продюсер телесериала и вовсе оказался женщиной. Просто моё лицо ей казалось идеально подходящим. Мне не пришлось добиваться ролей через постель, да я и не смогла бы, хотя об этом ходили легенды. В действительности у меня не было никакой личной жизни, ни для карьеры, ни для души.
И в этот вечер, когда в гримерку ворвались дети, я почувствовала нехватку кислорода. Четыре года я жила между учёбой и театром. Весёлая на публике и печальная по вечерам. Мне не хватало моей семьи. Макар разводился со мной, разрезая нас на части, а я и думать не могла, что у меня будут какие-то другие мужчины.
— Какая-то ты неправильная актриса. — Отклеивает Эллочка накладные ресницы, сидя у нашего большого, окруженного лампочками зеркала. — На людях вроде нормальная и даже сэлфи с поклонником можешь сделать, а в жизни — полнейшая зануда. Богомолов всех в ресторан приглашал, а ты сбегаешь.
— Доброй ночи, — равнодушно складываю вещи и уже через пару минут выхожу из здания.
В сумке звонит телефон и сердце сжимается в комок, когда на экране высвечивается номер бывшей свекрови. Может, что-то с девочками?
— Мама!? — звучит в трубке Машин голос. — Мама, ты не уехала? Бабушке плохо, а я не могу до папы дозвониться.
На глаза тут же наворачиваются слёзы, голова отключается от мыслей и душа возносится куда-то ввысь вместе с чудесной музыкой. Я нужна им. Я помогу. Я всё сделаю.
— Сейчас приеду, я быстренько, — вешаю трубку и выбираю приложение, чтобы как можно скорее вызвать такси.
Глава 7
Варя
— Вроде понемногу снижается, — расклеиваю манжетку тонометра, снимая её с предплечья бывшей свекрови.
Валентина Павловна лежит на диване, свесив руку. Недавно была скорая, сделали укол, но я продолжаю контролировать давление.
— Я ведь тебя ненавидеть должна, — говорит слегка осипшим голосом, едва шевеля пересохшими губами, — за то, что внуков моих бросила, а отчего-то не получается.
Вздыхаю. Мне нестерпимо стыдно перед ней. С Валентиной Павловной мы видимся часто, именно она передает мне девочек. Понимаю её, для их семьи я как бельмо на глазу.
— Он, когда на тебе жениться захотел, я сразу была против. Ну кому понравится невестка, — кашляет, вздыхая, — мало того, что на десять лет младше, так ещё и актрисулька? Но он был так сильно влюблен. Как он был влюблен, Варвара! Кто я такая, чтобы противостоять такой любви?
От её слов по коже пробегает мороз. Сердце бьётся от волнения, и я как будто бы даже плохо вижу. Я люблю его до сих пор, очень сильно, несмотря ни на что. Дурной, никому ненужной любовью к мужчине, который меня в суд потащил и развёлся сразу же, как будто нас и не было.
— Как только давление спад?т, я сразу поеду. Девочки спят, я их уложила. Дашкину любимую «Красную шапочку» два раза читали, а Машка возмущается: «Что за детский сад?». Взрослая она уже, — улыбаюсь через силу, сердце гложет какая-то несвобода, всё не так и всё неправильно.
Больно очень.
— Прям судьбоносный момент, Варь, ты не находишь? — разглядывает меня Валентина Павловна. — Мне прихерело и я не смогла никому дозвониться, даже тетя Вера из пятой квартиры куда-то уперлась. А Макар ускакал на свидание, трубку не берёт, наверное, занят.
Желудок сводит судорогой. Не решаюсь взглянуть на свекровь, вот так издалека слежу за его жизнью — и ничто больше не увлекает мою душу, почти дотла опустош?нную безответным чувством. Не знаю, как я переживу, когда в этой квартире поселится другая женщина. А если девочки начнут звать её «мамой»?
— Он в активном поиске. Очень хочет новую жену сюда привести и новую мать для детей. Взрослую ищет, самодостаточную, чтобы не такая, как ты.
И пока я размешиваю для Валентины Павловны зеленый чай, снижающий давление, по щеке скатывается непрошеная слеза.
— Да ты не реви.
— Я нет, я в порядке, день тяжелый просто, — быстро вытираю щёки. Всё нормально.
— Раньше надо было реветь. Я знаешь, как бы там ни было, считаю, что настоящую мать никто не заменит. Тяжело мне уже с девочками, но я против нянь этих всех, — машет рукой, снова кашляет, отпивая глоток чая. — Только Макара ты моего забудь, вижу, что не перегорело у тебя, но его теперь бульдозером с места не сдвинешь. Он с детства такой. Я своего сына знаю. Помню, щенка захотел в семь лет, принёс домой . А я всю эту живность в квартире не люблю. Спросила: «Кто будет выгуливать?» А Макар упертый мальчик был всегда. Так вот, он сообщил нам с отцом, что сам будет жить на улице, раз друга его выгоняют. Сел на лавку и с утра до глубокой ночи сидел, как будто прикопали. Так что вернуть ты его не сможешь, Варь, и не рассчитывай.
Тут я уже в голос реветь начинаю.
— Ну-ка соберись, ты же актриса. Чему тебя только в Москве учили? Ты виду не должна показывать, особенно ему.
Болезненно улыбаюсь, лихорадочно убирая со стола, собирая чашки, ложки и блюдечки, иду на кухню, мою посуду.
Валентина Павловна засыпает ближе к часу ночи, как раз в это время у неё нормализуется давление, а я обращаю внимание на часы. Макара всё ещё нет.
