Книга Пламя - Дмитрий Павлов

— Что там происходит? Что-то горит? — спросил он, мотнув головой в сторону входа гаражного кооператива.

— Не знаю, — ответил я, глянув на небо, где уже отпечатался клуб поднимающегося вверх дыма. Меня пробила радость и гордость за содеянное, но я сумел упрятать эти эмоции со своего лица. Мужчина так и продолжал смотреть на меня, и, дабы прервать нелёгкое молчание, я добавил: — Так же, как и вы, хотел спросить у прохожих. У вас есть гараж в этом кооперативе?

— Нет, это заброшенные гаражи, — коротко ответил он, с опаской поглядывая на нарастающий дым.

— Вы идёте туда? — спросил я.

Он, глянув на меня из-под очков, как на ребёнка, вечно задающего глупые и несуразные вопросы, ответил:

— Конечно. Все ведь идут туда.

Во мне вновь зазвучали амбивалентные чувства. Хотелось засмеяться во всё горло с его реплики. Сей смешок в душе моей смешался с чувством глубокой печали и осознания того, что большинство людей придерживаются такой же позиции.

Попытавшись пересилить все эти эмоции и мысли, я кивнул, попытавшись отразить на лице тотальное согласие, затем мы вдвоём последовали к гаражу, подле которого уже собралась куча людей. Глядя в их лица, я искал отпечаток того, что чувствовал сам, но они не способны были понять сути очищения, сути освобождения духа от оков материи, это не люди, это не индивиды, это масса, сами того не понимающие конформисты, но в том их вины нет — таков режим этого мира, таков строй всей планеты вне зависимости от государства, люди попросту зачастую неспособны принять тех, кто отличается от них, этим человек современный недалеко отошёл от образа первобытной обезьяны.

Гараж до сих пор горел, но пламя уже слабело. Я не слышал окружающих, хотя по движениям их губ было ясно — они говорили. Всё, что я слышал, сводилось к шуму сирен, звучавшему где-то вдали и словно находящемуся в другой вселенной, ибо я был не в силах унять этот невероятный экстаз, связанный с уходом духа, который чувствовал лишь я. Каждый сантиметр кожи, обтягивающей моё тело, каждое мышечное волокно, каждый капилляр, каждая моя косточка — всё тело моё принадлежало не мне, а своей душе. Именно своей. Она смогла уловить прекрасный мотив прощального сонета и воспроизвести его, заставив все чувства и мысли покинуть тело, заставив его стать иным, заставив всего меня стать на какую-то единицу времени (не возьмусь сказать, какую именно, ибо миг тот казался и вечным, и мимолётным одновременно) элементом совершенно иной вселенной с иным ощущением и восприятием, стать самому целой вселенной, автономной, прекрасной и бесконечной. Чувство это было мимолётным, если судить по простому, человеческому ходу времени, но все эти вышеперечисленные явления, случившиеся вдруг с духом и телом моим, пронзили меня огненной стрелой, оставив в сердце пылающую дыру, из которой во все вены отныне текла не кровь, а квинтэссенция чего-то нечеловеческого и божественного, суть коего я понял нескоро.

К тому же присоединились какие-то расплывчатые пульсирующие видения. Я их не видел и не чувствовал, ибо они взаимодействовали не с органами человеческого тела, а с чем-то высшим, таящимся в каждом человеке, который даже не подозревает об этой тайне. Это были частички истории духа уходившего, который кометой стремился в небытие, оставляя на траектории своего пути дым, зримый мной. Именно этот быстро рассеивающийся дымок, который не успело уловить таящееся во мне, и был следом истории этого духа, был самим духом.

Затем, когда дух покинул сей мир, не то растворившись в вселенной, не то став самостоятельной вселенной, все чувства и мысли пришли в обычное своё состояние, дыра в сердце почти срослась, но оставалось в нём небольшое отверстие, в котором ещё таилась искра сакрального.

Обычное состояние тела, духа, мыслей и чувств приносило мне неописуемую боль утраты той музы, посетившей меня так молниеносно.

Голова моя пошла кругом, в глазах начало темнеть. Я провалился в небытие, сознание куда-то укатилось. Чувство было таковым, словно я уснул совершенно необычным сном, точно моментально провалился в самую глубокую его фазу, перепрыгнув иные фазы погружения.

Без сознания я пролежал никак не больше пары минут, но казалось, что проспал пару часов. Во время падения меня никто не подхватил. Будь я идиотом-оптимистом, убедил бы себя в том, что никто не успел, якобы человек неизвестный не безразличен иному человеку. Но я не таков. Открыв глаза, увидел несколько зениц, уставленных на меня не то с отвращением, не то с опаской. Никто не вздумал помочь человеку, потерявшему сознание. К слову, во время падения я немного повредил плечо и слегка ушибся головой, но это пустяки. Я не виню людей за их безразличие, ведь в сущности было не сборище индивидов, а масса. Каждый в этой массе перекладывал ответственность на другого, поэтому никто не действовал.

Очнувшись, я почти сразу сообразил суть происходящего, и тут же под кожу мне забрался стыд, поэтому захотелось подскочить и как можно быстрее уйти, но группа людей, окружившая меня, не позволила, сказав, что в моём состоянии нужно сперва прийти в порядок, а затем уже подниматься, иначе голова кругом пойдёт. Спорить я не стал, хоть состояние моё было куда лучше, чем их всех. Разум, душа и тело были полны силы, которая имела характер не человеческий, оттого я и потерял сознание, попросту не выдержав изобилия этой силы.

Посидев с пару минут, дабы не вызвать подозрения, ведь человек, потерявший сознание, после пробуждения явно не поторопится улизнуть, даже не переждав головокружения, затем я глянул на догорающий гараж. Гром сирен машины пожарной безопасности становился всё громче и громче. Толпа начала понемногу уменьшаться. Под шумок улизнул и я.

Домой торопиться я не планировал — фланировал, наслаждаясь моментом. Душа моя трепетала ещё всю ночь, поэтому сна я так и не увидал, да и не нужен был он, ибо всё существо моё пребывало в состоянии угля, пока что не остывшего от пламени сакрального и до сих пор тлеющего букетом нечеловеческих чувств, искра которых не угасала долго.

Возвратился в дом лишь в четвёртом часу утра, когда рассвет беспощадно начал пробивать ночную тьму. Отец спал ни о чём не подозревающим сном.

К слову, о отце — с ним мы почти не общались. Так называемые социальные взаимодействия несли сугубо формальный характер, они явно не были искренними, ни с моей, ни с его стороны. Отношения наши были натянутыми, как струна, которая вот-вот лопнет, ведь мы оба