Но долго на одном месте не засиживались, часто меняя свое местоположение. На переходах его использовали как носильщика, навьючивая грузом сверх всякой меры. Если он отставал — его подгоняли ударами прикладов.
На новом месте он тоже без дела не сидел, сооружая шалаши, готовя подстилки и костровища. Он все делал молча, безропотно и усердно, понимая, что если будет им полезен, то будет жив, а если будет лениться, его прикончат.
Он привыкал к новой жизни, а боевики привыкали к нему. Как к удобному слуге.
— Эй ты, принеси…
— Эй, подержи…
По имени его не звали, звали «эй», «эй ты» или «поди сюда».
Однажды, на марше, они попали в засаду. Они шли по еле заметной горной тропе, когда вдруг, откуда-то спереди и справа, без предупреждения и окрика, забил длинными очередями пулемет. Боевик возле Степана ткнулся лицом в траву, получив пулю в лоб. Все плюхнулись на животы. И он плюхнулся. Потому что пуля — она дура, она не разбирает.
Пулемет долбил очередями над самыми головами, срезая ветки и листву, которая осыпала их сверху дождем. Боевики сориентировались быстро, они были хорошими вояками и были у себя дома — они открыли ураганную встречную пальбу, под ее прикрытием расползаясь в стороны. Пленник тоже схватил автомат, тот, убитого боевика, схватил автоматически, потому что, когда в тебя стреляют, с оружием как-то спокойней. Это был выработанный на войне рефлекс.
Он схватил автомат и лишь потом сообразил, что сделал. Взяв в руки автомат, он поставил себя вне закона. С точки зрения федералов он перестал быть пленником, потому что пленников с оружием не бывает. А боевики наверняка подумали, что он решил сбежать. Хотя куда бежать — грудью на кинжальные пулеметные очереди? Два шага, может, и пробежишь…
Он увидел, как метнулись в его сторону злобные взгляды и как развернулись на него стволы автоматов. И, уже не думая о последствиях, лишь бы успеть, нажал на спусковой крючок. Автомат задрожал в его руках, посылая пули в сторону зарослей, откуда бил пулемет.
Боевики убрали оружие.
Тогда они потеряли трех человек, но смогли уползти и оторваться от преследования. Которого, может быть, и не было.
— Зачем ты стрелял? — спросили его.
— Я же говорю — мне хода назад нет. Там меня ждет только тюрьма.
Теперь ему доверяли больше. И гоняли меньше. И почти перестали бить.
— Хочешь быть как мы? — хохотали боевики, хлопая его по плечу.
— Ну а почему бы и нет?..
Но только на войне словам веры нет. Настал день, когда боевики притащили в лагерь пленных — трех солдат-срочников. Пацаны затравленно озирались по сторонам, не зная, чего ждать, к чему готовиться. Степан знал — к чему. Догадывался.
Боевики развлекались, толкая и пиная пленников, видя, как те моргают глазами и почти уже плачут.
— Э-э… шакалы!..
Боевики презирали русских солдат за их слабость, трусость и неготовность умереть. Они не были мужчинами!
— Счас я тебя рэзать буду! — пугали они, подступая вплотную, хватая пленников за волосы и размахивая перед их глазами кинжалами.
Солдаты тряслись от ужаса, выкатывая глаза и отодвигаясь от мелькавшей перед их лицами стали.
— Ха-ха-ха, — покатывались довольные собой и своими шутками боевики.
Они глумились над слабыми, оглушенными страхом восемнадцатилетними мальчишками, чтобы чувствовать свою силу и удаль. Но их развлечение было опасным, пугая пленных смертью, они распалялись все больше и больше.
— Хочешь убить его? — вдруг почти дружелюбно спросил командир боевиков Степана, выдергивая в сторону крайнего пацана. — На — убей!
И протянул ему пистолет.
Боевики обрадовались новому развлечению. Но автоматы, на всякий случай, сняли с предохранителей и направили на пленников. На всех четверых пленников.
— Давай, покажи, что ты мужчина! — повторил командир. — Если ты убьешь его, мы тебе поверим!
«А если не убью, то они убьют его. А потом все равно убьют их. Убьют — всех», — подумал Степан.
Мальчишка в руках командира боевиков не дергался, он затих, замер, как кролик, которого обвил, приготовившись сожрать, удав.
В глазах его была мольба и была тоска. Смертная. А по щекам беззвучно ползли, капая вниз, слезы.
Степан взял протянутый ему пистолет.
И тут же в руках одного из боевиков оказалась видеокамера. Нет, это было не только развлечение, это была проверка и была вербовка. Если они снимут, как он расстреливает своих, то тогда точно деваться будет некуда. Тогда он точно — их!..
— Ну, давай, стреляй!..
Степан медленно, с усилием, поднял оружие. Пистолет плясал в его руке, так что прицелиться было невозможно. Но можно было и не целиться, потому что цель стояла в двух шагах.
Каково это стрелять в безоружного, стоящего в двух шагах от тебя человека, да еще в «своего», да еще понимая, что он ни в чем не виноват, что его не спросясь, а просто прислав повестку, привезли сюда и отдали в руки боевиков.
Их все равно, не он — их, так они. Хоть так, хоть так!.. Но так — его вместе с ним…
— Эй… ты что? — недовольно спросил, хлопнув его по спине, командир.
Солдат, неотрывно уставясь, смотрел на пистолет. В черную дырку дула, из которой на него глядела его смерть. И на палец, который торчал в спусковой скобе.
На его палец.
Он почувствовал, что веселье кончилось, что боевики внимательно приглядываются к нему. Нужно было стрелять… Или умирать…
Он, словно с разгона в ледяную воду прыгая, нажал на спусковой крючок.
Пистолет резко дернулся.
Ба-ах!.. Оглушительно, для него оглушительно, бабахнул выстрел! Отбитая отражателем, полетела в траву, сверкнув на солнце, пустая гильза.
Боевики одобрительно заржали.
А вот солдат — тот убившего его выстрела не услышал. Тупая девятимиллиметровая пуля ударила его в лицо, отбрасывая и опрокидывая назад, раздирая в клочья мозг. Он всплеснул руками и рухнул навзничь. Уже мертвым.
— Молодец! — похвалил Степана командир.
Его командир…
Оставшихся пленников они расстреляли позже и уже сами.
Их нагрузили вещами и продуктами и погнали в середине колонны. Но солдаты с трудом выдерживали заданный темп, не поспевая за боевиками. Их несколько раз били, заставляя идти быстрее, что вначале помогало. Но потом один ослаб окончательно, настолько, что не мог уже подняться под грузом. Его поставили на колени и, заведя под грудь нож, перерезали горло. Как барану.
Последний пленник, видя расправу, смог пройти еще двадцать километров…
Степан не отставал, он шел как все, потому что шел почти налегке. На этот раз «вьючным животным» выпало быть не ему. Пистолет у него так и не забрали. Пистолет остался при нем.
