машины этих наборов для горисполкома. Часть наборов Иван Никандрович приказал отложить для ветеранов горисполкома, эти коробки стаскали в кладовую, где хранился инвентарь для демонстраций 1 Мая и 7 Ноября. Необычная была картина: бархатные знамена с бахромой, с вышитой золотыми нитями эмблемой в виде серпа и молота, и стопка аккуратных небольших коробок из картона шоколадного цвета с символикой NATO. Из того набора салфетка и осталась.
Анатолию Григорьевичу вдруг захотелось заплакать и уже глаза стало щипать, но о чём плакать — не понятно, и он погрузился то ли в размышление, то ли в дремоту и стал видеть почти наяву навязчивый странный сон, знакомый уже до деталей. Только теперь паровоз наконец-то приезжает в какой-то тупик, все люди выходят из вагонов и спешат куда-то по своим делам, а Анатолий Григорьевич не может выйти на перрон, потому что он, вроде как, и есть этот паровоз. Видит Анатолий Григорьевич через тусклое окошко, как Иван Никандрович с портфелем по перрону идёт, хотя он уже покойник. Покойник — странное слово, наверное, его придумали в то время, когда жизнь была так тяжела, что про умершего говорили: слава Богу, успокоился. А в будущем, наверное, будут удивляться слову «советский», то ли советы раньше всем давали, то ли жили только по советам. А паровоз с вагончиками остановился и, оказывается, все в этом составе были только пассажирами, даже Иван Никандрович.
А вот и учительница истории Вера Петровна вышла из вагона — не ожидал такого от неё. Маленького роста, в длинном вязанном платье, похожая на тумбочку, она шагает на старомодных толстых каблуках с тем же усилием, с каким ходил сатир на своих копытцах, а её большая голова всегда смотрит только вперёд. Помнится, класс затихал, ещё только услышав это далёкое цоканье в школьном коридоре. Своим голосом она владела великолепно, она им наказывала, поощряла, предупреждала. Единственный раз, когда голос перестал её слушаться, произошёл на уроке о Сталинградской битве. Толя с удивлением узнал, что Вера Петровна девятнадцатилетней медсестрой оказалась сразу в гуще сражений, и её медицинская палатка стояла на берегу Волги, по которой, как брёвна, плыли трупы наших солдат. Но больше всего она удивила класс, когда на одном из уроков заявила, что сегодня все будут слушать «Сказку о Военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твёрдом слове», написанную замечательным советским писателем Аркадием Гайдаром. Читала она её демонически: «Нахмурился тогда Главный Буржуин и говорит: Сделайте же, буржуины, этому скрытному Мальчишу-Кибальчишу самую страшную Муку, какая только есть на свете, и выпытайте от него Военную Тайну, потому что не будет нам ни житья, ни покоя без этой важной Тайны». Тогда Толя не посмел спросить у учительницы, а в чём же на самом деле была эта тайна, которая делала Красную армию непобедимой, потому что было бы стыдно показать, что все поняли сказку, а он — нет. А теперь остаётся только жалеть, что эта тайна так и осталась неразгаданной для Анатолия Григорьевича, а учительница ведь наверняка знала тайну, но почему-то не открыла. Вера Петровна уходила от паровоза с гордо поднятой головой, потому что она ни советский строй, ни партию не предавала — в коммунисты её просто не взяли. Существовала при приёме в партию квота на служащих, не должно их было быть больше, чем рабочих, вот на этом «проценте» Веру Петровну и завернули, объяснив ей, что в школе в членах партии — одни учителя, а КПСС — это партия рабочих и классовый состав партии нужно сохранять. После этого Вера Петровна стала демонстративно называть себя «беспартийной коммунисткой».
А сегодняшнее «явление» на потолке мэрии намекнуло Анатолию Григорьевичу, что он не только новую жизнь не понимает, но, возможно, и советскую явь не понимал, поэтому и не мог он ни разу поговорить по-настоящему с Иваном Никандровичем, который был руководителем и при Советах, и при демократах, и мог бы им быть даже при царе-батюшке — для Ивана Никандровича сойти с поезда не было трагедией. Анатолий Григорьевич уже почти нащупал ту боль, от которой хотелось плакать, но тут зазвонил телефон.
— Купи ванилин, я тесто для булочек поставила, — попросила супруга без предисловий.
— Хорошо, — почти радостно выдохнул Анатолий Григорьевич.
Лилия Николаевна
Лилия Николаевна шла после работы до автобусной остановки, она чувствовала досаду на то, что оказалась замешана в этом странном происшествии в мэрии. Такое состояние бывает, когда нужно говорить о человеке, который умер в глупой ситуации — вроде и горе, а приходится сдерживать неуместную улыбку. Первые осенние листья носились под ногами, то взлетая высоко вверх, то медленно опускаясь на тротуар как воспоминания и одно из них подлетело прямо к глазам.
В ту осень она только что вышла замуж за такого же, как она, улыбчивого, смешливого Ивана. Вышла, потому что он не дал даже времени подумать: на карниз залазил с букетом цветов, на коленях, как рыцарь, просил руки. Свадьбу сыграли быстро, по молодежному. И купил он в один из первых семейных выходных дней торт. Сели пить чай и вдруг Иван хватает из связки горький красный перчик и вдавливает его посередине торта. Лилия тогда опешила, не привыкла еще к шуткам мужа. А Иван привстал и, изображая вожделение, склонился над тортом и, нежно поцеловав перчик, взял его в рот и, пытаясь изобразить счастливейшую улыбку, разжевал и проглотил его. И уже, видимо, не выдерживая жжения отхватил большой кусок торта. Потом они целовались и у неё щипало губы. Как это было давно, но сейчас ей было неприятно от этого перекликающегося с сегодняшним происшествием воспоминания. В то время, в самом начале семейной жизни Лилия Николаевна уже работала инженером на почтовом ящике. Так называли все режимные предприятия, которые кроме обычного общеупотребительного названия имели еще и секретное наименование, типа п/я Р-0000. И самым грубым нарушением секретности было использование в одном документе двух наименований предприятия одновременно. От п/я и получили они комнату на подселение в коммунальной квартире. Во второй комнате жила молодая семья, латыш Арвид и его жена, тоже Лилия. Арвид был из семьи, сосланной в послевоенные годы из Латвии в Сибирь. После реабилитации он остался в России и женился на русской сироте. Арвид был антиподом Ивана; он не шутил, не смеялся, был всегда аккуратен, говорил серьезно, чуть протяжно, даже как-то песенно, в его взгляде не было часто присущих русскому человеку прищура, смешливости или «бычьих глаз». Между собой Арвид со своей Лилией разговаривали только в
