чем в учреждениях для эвтаназии за целый месяц.
Епископ Гален был одним из немногих, кто пытался спасти честь церкви, которая знала обо всех преступлениях немецких национальных социалистов и молчала.
Значение имело не поведение отдельных пастырей, а позиция всей церкви, политика, которую проводил Ватикан. Эту политику прекрасно иллюстрирует запись беседы мюнхенского архиепископа Михаэля фон Фауль-хабера с Гитлером в 1936 году. Возник вопрос о насильственной стерилизации. Кардинал пояснил фюреру:
— Господин рейхсканцлер, государству не запрещается в рамках нравственного закона, в праведной вынужденной обороне держать этих вредителей на расстоянии от народных масс. В этом главном пункте мы едины. Мы расходимся во мнениях относительно методов, которыми государство может обороняться против порчи расы. Лучше интернировать, чем стерилизовать.
— То есть борьба церкви против расовых законов будет продолжаться? — раздраженно спросил Гитлер.
— Господин рейхсканцлер, при монархии тоже принимались законы, которые светскими законодателями считались необходимыми, но отклонялись церковью, — поспешил успокоить фюрера кардинал. — Там, где церковь не может отойти от канонических нравственных установок, будет найден способ сосуществования…
Гитлер был удовлетворен.
14 июня 1933 года национальные социалисты приняли закон «О предотвращении потомства с нездоровой наследственностью».
В сентябре 1937 года Гитлер, обращаясь к делегатам IX съезда партии, сказал:
— Германия совершила величайшую революцию, впервые планомерно взявшись за народную и расовую гигиену. Результаты немецкой расовой политики для будущего нашего народа будут важнее, чем действие всех других законов, потому что они создают нового человека.
Главным в законе было то, что мнение больного или его представителей не имело никакого значения. Решение о стерилизации по предложению медиков выносил суд по делам о наследственном здоровье. После принятия национальным социалистическим правительством закона о принудительной стерилизации в Германии началась настоящая охота за несчастными.
Врачи писали, что «душевнобольные и прочие неполноценные не имеют никакого права иметь детей, ведь мы же не позволяем преступникам безнаказанно поджигать дома».
Нашлись молодые, честолюбивые ученые и медики, которые жаждали участия в крупных проектах, разработанных партийным аппаратом. Они воспринимали такого рода поручения как возможность выдвинуться, как честь, им оказанную. Они заговорили о том, что пора «избавиться от миллионов экземпляров человеческого мусора, которым набиты большие города».
В те времена нацистские идеи казались привлекательными и за пределами Германии.
5 января 1937 года автор «Тихого Дона» Михаил Александрович Шолохов из станицы Вешенской отправил письмо старому знакомому и земляку журналисту Георгию Борисову. Тот болел туберкулезом. Шолохов упрекал земляка: «Все, о чем ты пишешь — хорошо, за исключением того, что с твоей помощью родился ребенок. Это уже подлость перед ребенком и перед обществом. Жалко, что ты не подумал об этом всерьез. Гитлера бы на тебя, на черта, а то наши законы на сей счет мягковаты».
Нацистские врачи с энтузиазмом взялись за выполнение закона о предотвращении потомства с нездоровой наследственностью. Они составили перечень признаков врожденного слабоумия: «несамостоятельность в суждениях и действиях», «неспособность к критической оценке, подверженность чужому влиянию»… Вообще-то под это описание больше всего подходили сами члены национально-социалистической партии, воспринимавшие каждое слово вождя как закон…
Исполнителей закона охватил охотничий азарт.
Добровольные помощники партии задерживали и передавали властям для стерилизации нищих и пьяниц. Учителя из школ для умственно отсталых спешили представить в «суды по делам о здоровой наследственности» материал на своих учеников. Больницы соревновались за право стать ведущими учреждениями по стерилизации. Зубные врачи, массажисты, акушеры и даже знахари были обязаны сообщать государственным органам о страдающих наследственными заболеваниями. Врачи педантично прочесывали истории болезни и картотеки школьных медпунктов, боясь кого-то упустить.
«Ведь ты скажешь правду, если тебя спросят? — говорилось в обращении попечителя глухонемых из Вупперталя. — Подари своему дорогому народу то, что он от тебя требует! Принеси ему эту жертву как знак благодарной любви!»
Стерилизацией занимались люди, которые по долгу службы должны были заботиться об инвалидах детства, о сиротах и других несчастных. Один из таких опекунов доказывал: «В настоящее время стало совершенно очевидно, что евреи, негры, цыгане и славяне не родственны немцам по биологическому виду. Их кровь несовместима с нашей. Государство должно принять на себя обязанности садовника. Задача — устранить непригодный с точки зрения партии семенной фонд и чуждые побеги. Работа по очистке неизбежна».
— Кровь свою чистой держи, — поучал своего непутевого сына нацистский поэт Вилли Веспер, воспевавший фюрера, — она не одному тебе принадлежит!
Представления на стерилизацию поступали в суды по делам о здоровой наследственности. Эти суды приравнивались к судам первой инстанции, в каждом заседании принимали участие двое медиков. «При подборе врачей, — говорилось в комментариях к закону, — особое внимание следует уделить тому, чтобы. они стояли на позициях национально-социалистического мировоззрения».
Суду не возбранялось выслушать больного или его законного представителя, но они не могли претендовать на участие в допросе свидетелей и экспертов. Адвокаты рассматривались как помеха. В этих судах формула «сомнение толкуется в пользу обвиняемого» заменялась другой — «сомнение толкуется в пользу родины». Один из немецких профессоров, читая лекцию на курсах по расовой гигиене, назвал зал суда по делам о здоровой наследственности полем боя:
— Битва, которая ведется в судах по делам о здоровой наследственности, начата ради всего народа и его детей.
Профессор Зигфрид Коллер, один из основателей Германского демографического общества, в декабре 1934 года выступал на «курсах повышения квалификации по чистоте расы». Профессор призвал ужесточить закон:
— Надо дополнить стерилизацию больных наследственными заболеваниями мерами против скрытых носителей болезни. Здоровые носители наследственных заболеваний могут быть выявлены после проявления болезни у близких родственников.
Это был призыв искалечить совершенно здоровых людей.
Вместе с коллегой, Генрихом Вильгельмом Кранцем, тот же профессор Коллер в 1941 году опубликовал доклад под названием «Неспособные к общественной жизни».
Два автора совершили открытие. Они обнаружили, что нежелание активно участвовать в общественной жизни национально-социалистической страны, неспособность стать частью коллектива — это тоже наследственная болезнь.
«Сейчас, — писали Коллер и Кранц, — мы располагаем научными сведениями о том, что неспособность к общественной жизни, неспособность соответствовать требованиям коллектива происходит от наследственной предрасположенности. Она передается потомству, рождая неполноценных людей. Необходимо противостоять этой опасности путем лишения этих неполноценных прав, которые предоставляются арийским гражданам рейха».
Одно из этих прав — право на жизнь. Это был смертный приговор для полутора с лишним миллионов немцев, потому что Коллер и Кранц высчитали, что число «неспособных к общественной жизни» составляет два процента населения страны.
Эта группа, по Коллеру и Кранцу, «занимает биологически особое место, в рамках мер по обеспечению чистоты расы правомерно требовать особого обращения с ними».
«Особое обращение» в 1941 году означало экзекуцию. Немецким католикам пришлось выбирать между посланием папы Пия XI, запретившего
