родители говорят, что не видят ничего плохого в этой поддержке. Это еще и помогает им не утратить родительской роли, потеряв которую они сами столкнутся с трудностями поиска нового места в жизни. Именно поэтому они делают все возможное, чтобы не сепарироваться, не думая, какие последствия для их взрослых детей (вернее, молодежи, которая, в свою очередь, стала взрослой) может иметь нежелание родителей отойти в сторону.
Их любили им во вред. Им не дали провести юность так, как они того желали, а отношения с семьей были слишком хорошими, чтобы возникло желание обособиться. И вот можно наконец выйти в мир, нести в него свое «я», но вдруг обнаруживается: их «я» не существует.
Чего же, в свою очередь, желали бы их дети? Правда в том, что они сталкиваются с тяготами иного порядка, – их нельзя разрешить, положив на видном месте аккуратную стопку высушенной одежды или записав их к врачу. Дети таких родителей сталкиваются с гораздо более серьезной проблемой: им трудно стать кем-то в мире, который, безусловно, враждебен к ним, но принял бы их, сумей они заявить о себе. Они не могут попросить о помощи, потому что не способны сказать, кто они, о чем просят, что могут предложить. Это молодежь, лишенная чувства собственной идентичности, лишенная самости.
Их больше растили, чем воспитывали; спать без ужина их не отправляли. Напротив, их любили очень сильно – им во вред. Им не дали провести юность так, как они того желали, потому что запрещали нарушать правила. А сложившиеся отношения с семьей, по-видимому, были слишком хорошими, чтобы возникло желание их обрубить, обособиться. И вот теоретически должна начаться жизнь, в которой можно наконец взять и выйти в мир, проявить свое я, но они либо не делают этого, либо делают, но в ужасных мучениях: вдруг обнаруживается, что их я не существует. Они не могут на него положиться, ищут его, но не находят и не знают, к кому обратиться, потому что все вокруг предлагают лишь стереотипные ответы, мотивационные фразы, неуместные лозунги и бессмысленные жесты.
Каждое утро они открывают глаза и видят: их жизни не хватает смысла.
Док, напишите для нас эту книгу
Однажды у меня был профессор, любивший повторять студентам, что во всей литературе существует лишь десяток сюжетов. Что ж, я здесь, чтобы опровергнуть его слова. Сюжет только один: кто я есть?
«Удивительный Человек-паук»
Они не знают, кто они есть
Проработав подростковым психотерапевтом много лет, я столкнулась с тем, что все больше молодых взрослых желали взять жизнь в собственные руки.
Чаще всего встречались клиенты, которые впервые пришли подростками или поздними подростками и задержались в моем кабинете и после достижения совершеннолетия.
Однако появился новый тренд – подводное течение, возвращающее молодежь из открытого моря обратно, на берег, где они часто садятся на мель. Новыми клиентами все чаще становятся молодые люди, уже достигшие совершеннолетия, – студенты, кто пошел на свою первую работу. Их все больше и больше, страдают они все сильнее. Это мое наблюдение подтвердили и коллеги.
Для чего мы здесь? Так обычно я начинаю беседу, когда новый клиент усаживается на диван или в кресло.
Для чего я здесь? Это вопрос, который они задают себе и мне тоже. «Здесь» понимается как «в этот момент моей жизни, в этом уголке мира, у психотерапевта, все еще в доме родителей, в этих отношениях, которые (уже) ни рыба ни мясо, на этом факультете, на который я не хотел поступать, в этом офисе, где я чувствую себя униженным, в этом баре, куда я начал ходить еще в семнадцать лет». Здесь – это место, которое они ощущают как чуждое им и которое часто является физическим, внешним пространством, потому что всегда легче придраться к тому, что снаружи, что имеет четкие контуры, что могут видеть и другие, на что можно указать пальцем.
Для чего я здесь? В этот момент жизни, в этом уголке мира, у психотерапевта, все еще в доме родителей, в этих отношениях, на этом факультете, на который я не хотел поступать, в этом офисе, где я чувствую себя униженным…
Временами молодые взрослые не до конца понимают, в каком месте они находятся, и даже теряют чувство себя. Они знают, что есть аватар с их чертами, который присутствует везде, где его ждут и где он должен быть (работа, библиотека, спортзал, новогодний ужин, вечеринка для бывших однокурсников, защита диплома лучшего друга или подруги), но они не уверены, что и они тоже там есть. Они не ощущают себя. Они не уверены, что смогут рассказать о себе изнутри. В использовании дублера им удалось найти необычное решение вместо убийственной альтернативы оставаться запертыми в доме и полностью отключиться от потока жизни. Какое-то время это работает.
Однако потом механизм ломается.
Они долго смазывали его слезами и потом, поддерживая его работоспособность.
Некоторые переживают настоящую катастрофу, они перестают делать все, на что были способны раньше, их теперь не узнать.
Иные все еще способны носить на себе маску, знакомую другим, но только до того момента, пока их рука не коснется двери кабинета психолога. Оказавшись там, внутри, они говорят – и я верю их словам, – что наконец-то чувствуют: они оказались в пространстве, где могут говорить о вещах, которые не произносимы за пределами сорока пяти минут нашего сеанса.
Они приносят с собой всю тяжесть обитания в мире, в котором живут каждый день. Беспокойство огромных масштабов, противоречивость существования, отсутствие смысла, ностальгию по самим себе, ненавистное бессилие, невозможность опереться на собственный выбор.
Они не знают, для чего делают то, что делают. Или знают недостаточно, чтобы полагаться на это как на указатель направления. Если и мелькает смутное представление о будущем и о перспективе (таких меньшинство), непонятно, как к этому прийти.
Эти клиенты в глазах внешнего мира ведут себя так же, как и всегда. Про них и не подумаешь, что они взывают о помощи, страдают больше всех. Не только потому, что, скорее всего, однажды они сломаются, – и даже желательно, чтобы это произошло, это станет шагом к трансформации и знаком перемен, и чем дольше это откладывается, тем большую часть жизни придется пересматривать. Их следует рассматривать как категорию, наиболее подверженную риску, поскольку отчужденность и одиночество, которые они испытывают, становятся дополнительными факторами, которые рискуют привести к сильнейшей душевной боли. Их страдания отрицают. Они словно агенты под прикрытием, которые притворяются, будто справляются с жизнью, предпринимая действия, которые успокаивают окружающих, как если бы «действовать» означало «существовать», как если бы занятость была эквивалентна бытию, хотя зачастую это всего лишь мощный успокоительный препарат. Они достаточно социализированы, чтобы не рухнуть в пропасть.
Общая черта для них – переход, к которому обычно в кабинете психолога мы подходим довольно скоро. В процессе перехода мы понимаем, в чем заключается истинная суть проблемы. Молодым взрослым не хватает того единственного элемента, без которого невозможно справиться ни с чем другим: они не знают, кто они есть.
Не затыкайте им рот
Характеристики молодых взрослых можно найти и в моих работах, и у других авторов.
Эриксон выстроил теорию, основанную на психосоциальном развитии. Он делит человеческую жизнь на восемь этапов. Согласно его теории, чтобы получить доступ к следующему этапу, сначала необходимо разрешить психосоциальный конфликт предыдущего. Эта теория была подхвачена учеными, разрабатывающими вопросы идентичности после него. Для Эриксона переход от подросткового возраста к взрослой жизни определяется ответом на вопрос: кто я? Он осуждает путаницу в ролях, над которой придется работать позже из-за отсутствия сепарации от родительской семьи.
Структуры личности с различными типами зависимости формируются из-за того, что матери и отцы не дозволяют психологической автономии.
Структуры личности с различными типами зависимости, которые мы наблюдаем у молодых взрослых, формируются из-за того, что матери и отцы не дозволяют психологической
