в сторону картошки.
Дарья пожала плечами:
— Ничего особенного. Мама делала сладкую колбасу из Альпен Гольда, молока, масла, сахара и дешевых печенек. Никогда больше ничего подобного не пробовала.
— Давай сделаем.
Даша посмотрела на него так, будто ей предложили на выбор две волшебных палочки: одну красную, другую синюю. Обе рабочие, но без инструкции по применению.
— Ну а что такого сложного? Не прямо сейчас, но все ингредиенты не далее как сегодня я видел в магазине.
— Так все равно не получится, — тоном ослика Иа заметила Дарья.
— Не попробуешь — не узнаешь. Заедем завтра с работы в магазин и все купим. Хочешь?
— Не знаю.
Почему-то Паше показалось, что в этом ответе было больше искренности, чем во всем, сказанном девчонкой сегодняшним вечером. Глупости, конечно. Учитывая ее лицедейские таланты, эти слова с равной вероятностью могли оказаться как правдой, так и лютой ложью. Как и в любые другие, сказанные сегодня или раньше.
Но почему-то Пашу это не пугало и не отталкивало. Заводило — да. Будило азарт. Требовало экспериментальной проверки. Археологических раскопок в поисках истины. Главное — вместе с Дарьей.
В напряженном молчании, которое маскировалось под непринужденное поедание десерта, Даша потянулась за следующим пирожным — корзиночкой с кремом. Корзиночка с кремом — это вызов для едока. Особенно, если к ней не прилагается ложечка. А Дарья Владиславовна не из тех, кого останавливают сложности.
В общем, очень скоро взбитые сливки — или чем там пользовались кондитеры? — украсили Дашин нос, уголки рта и даже подбородок. Поляков крепился, но в конце концов и не удержался и заржал.
— Испачкалась, да? — переполошилась девчонка, пытаясь стереть, но только размазывая крем по лицу.
— Подожди, — Паша выбрался со своего места и присел перед ней на корточки.
Его голова казалась напротив сидящей испачканного лица, и тут до Паши дошло, что стирать крем ему нечем. Из того, что принято использовать, типа салфетки, платочка, прочих признаков цивилизации. Поэтому он бесхитростно слизнул крем с носа застывшей каменным изваянием Дарьи. А потом сцеловал с подбородка, уголков губ и, чтобы уж дважды не вставать — и не садиться, поцеловал сами губы. Сладкий рот, хранивший ванильный аромат взбитых сливок. Паша прихватил зубами эту чертову нижнюю губу, пытаясь понять, что заставляет ее снова и снова мучать его воображение. Потом еще раз, потому что одного было мало.
Стоять на корточках было неудобно, и Кощей опустился на одно колено, как средневековый рыцарь. И на то колено, которое не опустилось, перетянул безропотную девчонку, податливую, как глина в руках скульптора. Или гитара в руках музыканта. Хотя твердолобый и приземленный Пашка был далек от искусства от слова совсем.
— Паша, — тихий голос вывел его из состояния транса. Но так, ненадолго. Чтобы погрузить еще глубже. — Паша! — в интонация слышалась просьба, и Кощей усилием воли выдернул себя из нирваны.
— Да?
— Мне нужно сегодня поработать. Я как дура проспала почти все время, как от тебя приехала. А у меня уже сроки по паре работ поджимают.
«Сроки поджимают» — эти слова Кощей понимал. Хотя прямо конкретно сейчас понимать не хотел.
— Если мы продолжим, я уже ничего сегодня не сделаю.
Да и хрен с ним!
Тут Паше пришлось сделать над собой еще одно, просто невероятно героическое усилие, такое, что он прямо загордился весь от собственной щедрости.
— Хорошо, — сказал он, стараясь не показывать, насколько у него сбито дыхание. — Давай ты поработаешь, а потом мы продолжим.
— Это не пять минут. И даже, наверное, не час.
— Я подожду.
— Мне будет сложно сосредоточиться в твоем присутствии.
Это было почти признанием в любви. Разве Кощей мог отступить после этого.
— Я поеду домой. А как только ты закончишь, позвонишь ко мне, и я вызову такси.
— Это может быть поздно, — упрямилась Дарья. Испугали ежа голым задом. Голым задом нашего ежа не испугать. Только возбудить.
— Значит, возьмешь с собой одежду на завтра. И что там тебе еще нужно будет на работу.
— Ты правда будешь ждать?
Поляков чувствовал себя чемпионом по разрыву шаблонов международного класса.
— Очень, — заверил он.
— Ладно.
Глава 5. Дарья
Вот что умеет Павел Константинович, так это удивить. В противостоянии «спонтанность Полякова» vs «продуманность Несветаевой» Дашина сторона терпела эпическое фиаско.
Ведь он наверняка ничего такого не планировал. Просто захотел и приехал. И разбил весь тщательно выстроенный сценарий.
И Дашин мир.
Кто был охотник, кто добыча? Даша все больше путалась: нападает она или скрывается? Соблазняет или держит оборону? Где верх, где низ? Искренность и незамутненность эмоций Кощея выворачивали ее наизнанку. Разумеется, он не играл. Он говорил и делал, что чувствовал. Другой вопрос, что эти чувства — как бабочка-однодневка. Сегодня есть, завтра от них остались одни воспоминания. А Дарья вляпывается в них все глубже, открывается, как новичок на татами.
На татами Несветаева действительно была новичком и сейчас очень остро ощущала, что соревнуется с признанным мастером на чужом поле.
Ведь буквально утром она размышляла о детской непосредственности Павла Константиновича. В плохом смысле этого слова. А теперь у нее от этой непосредственности ориентация сбилась. Не в смысле «сексуальная», а в смысле во времени и пространстве. Даша разбудила ноут и загрузила недоделанный курсач по психологии, но мысли сносило другую сторону.
Понятно, что сдался Поляков не просто так. За долготерпение он захочет компенсацию. Интересно, что он потребует? От одной мысли об этом у Даши стало горячо между ног. Солнце двигалось к закату, в комнатах давно горели лампы, и грязный монстр выбирался наружу.
Что ни говори, а постельное мастерство не проиметь. Пропить ‑ можно. Дарья знала примеры. А проиметь — никак. Поскольку оно, это мастерство, в процессе имения становится только глубже и крепче. И мастерством этим Павел «Секс-машина» Поляков владел в полной мере. В сочетании с непредсказуемостью и полным отсутствием тормозов это был просто улет.
Полный улет Дашиного монстра.
Соски заныли в предвкушении.
Несветаева собрала волю в кулак. Какой смысл было просить отсрочку, если она собирается вязнуть в эротических фантазиях? Ей еще высасывать из пальца эксперимент, и ничего возбуждающего в этом процессе не было. На два часа она погрузилась в таблицы, цифры и формулы, аргументы и суждения. Сухой мир логики был понятен и безопасен. Но чем ближе она была к «Выводам», тем беспокойнее становилось на душе. Где-то под солнечным сплетением распирало от неясного чувства, которое
