двери и исчез стремительно.
— Ну и парень, огонь! — восхитился Федор Федорович, поправляя стул. — А вообще-то стоит поглядеть, каково на дворе. Боюсь, пурга захватит его в пути.
— Проскочит, — сказал директор. — И выхода у нас иного нет. Телефон не дышит. Мы себе посиживаем, а люди, может, на снегу да на ветру... Может быть, аэродромщики ищут их?
— Тем более должен у них человек дежурить. Подождем — кто-нибудь ответит. А гонять парня — риск. Горяч больно.
— Час бьюсь над этим телефоном, — возражает директор, — сам видишь, какой толк.
— Из райкома бы, во всяком случае, известили сразу, если что...
Федор Федорович пересел ближе к Насте, устремил на нее внимательные, с хитринкой, глаза:
— Ты, Настенька, уверяешь... Дед Балагур сам видел следы?
— А как же! И любому понятно: с самолета на парашютах спустились они и пошли по снегу.
Влетел Ыгытов, вооруженный тарыыром[7] и с ходу отрапортовал:
— Готов!
— Молодец ты, Сеня! — похвалил Иван Алексеевич. — Балагурова рассказала, что за беда? В курсе, значит. Теперь сам нам скажи: не спутает тебя пурга?
— Коли надо ехать — значит, поеду! Подумаешь, какая пурга!
Директор испытующе взглянул на юношу и, оставив, наконец, нагревшуюся от его больших ладоней телефонную трубку, взялся строчить записку начальнику Булустахского аэропорта.
Сеня ерзал в дверях. Ему было жарко. Не от дорожной меховой одежды, а от мысли, что директор успеет передумать и свидание с красавицей Ниной не состоится, и в герои ему нынче не выйти. Если бы поехал сейчас — завтра поселковые девчата восхищались бы его смелостью. А старики что скажут!
— Очень желательно попасть на аэродром? — с улыбкой обратился к каюру бухгалтер. — Не завел ли в Булустахе себе подружку?
Захаров кончил писать. Сложил бумагу и протянул Сене, смущенному от шутки Федора Федоровича.
— Доедешь — пусть сразу позвонят. Я буду тут, в конторе, или Федор Федорович. Может, эта штука все-таки оживет, — кивнул на телефон.
— Да, да, товарищ директор. Я, как молния! — И спина Ыгытова мелькнула в дверном проеме. Вскоре послышался удаляющийся собачий лай.
— Уехал, — вздохнула Настя с облегчением.
За телефон взялся главбух — «свежие силы».
За окном растанцовывалась пурга. В тундре она сейчас дает концерт: свистит, плачет, хохочет... А в директорском кабинете уютно, натоплено.
Настя незаметно начала подремывать. Вздрогнула...
— Ступай-ка ты домой, девушка, отдохни, — склонившись над ней, говорил Иван Алексеевич.
— Что вы! А на берег, за дедушкой, никого ведь не послали!
— Не сейчас. Сама видишь, какая ночь. И с аэродромом не согласовали.
— Ладно, ладно, иди, милая, а то упадешь и заснешь по дороге, — директор проводил Настю до порога.
На аэродроме
У Сени Ыгытова лучшая на побережье упряжка. Взял два приза на празднике Севера.
Ветер беснуется, а собакам он нипочем, соревнуются с летучей поземкой. Пурга заворачивает то справа, то слева, норовя опрокинуть нарту. Луна скрылась за снежной тучей. Сеню присыпало — снежный холмик, а не человек.
О пурге ли думает парень? Воображенье ему рисует желанную картину: он беседует с желтоволосой Ниной. Он слышит ее чарующий голосок. Он только сбегает к начальнику, вручит ему записку и опять вернется к Нине. Будет смелей — ведь они теперь добрые знакомые. Узнает, кто ее родители, откуда приехала...
Надсадное завывание пурги звучало для влюбленного юноши тихой музыкой. Вдруг он резко притормозил нарту.
— Эх ты! — в отчаянье стукнул себя по шапке: забыл бутылочку духов, которую успел купить вчера для Нины.
Собаки не без удивления оборачивали закуржавелые морды. Вожак залаял, протестуя против столь безрассудного поступка хозяина.
— Пать-фу-фу! — крикнул Сеня. Нельзя возвращать упряжку. Вперед, вперед! Наперегонки с ветром летит нарта. Хорошая езда — быстрая езда. А еще лучше, когда ездок украсит путь песней.
Сеня импровизирует на любимый старинный мотив:
Сит-тиэ, сит-тиэ!
Ост на кончике ушей оленя,
Волосок голубого песца —
Вот как нежен взор моей девушки!
Сит-тиэ, сит-тиэ!
Печень самого жирного налима,
Пушинка из гусиного гнезда —
Вот как мягки руки моей девушки!
Сит-тиэ, сит-тиэ!
Блеск первого снежка,
Сиянье ярких звезд —
Вот какая улыбка у моей девушки!
Сит-тиэ, сит-тиэ!
Луч весеннего солнышка,
Тепло родного камелька —
Вот какое сердце у моей девушки!
Из мохнатых снежных грив, обвивающих упряжку, проступил лес стройных радиомачт.
«Доехал!» — ликует молодой каюр.
Где живет аэродромный начальник — Сеня не знает. Домиков много. Но куда стучаться? Вон, на самом высоком, с вывеской «Аэропорт Булустах» — замок. А вон, кажется, общежитие.
Дернул двери — не заперто. Полутемный коридор... Из-за ближней двери услышал храп.
Потоптавшись, потянул нерешительно ручку. Петли заскрипели, кто-то спросил:
— Кого нужно?
— Письмо к начальнику, — сказал Сеня.
— Какое письмо? Какому начальнику?
— К начальнику аэродрома...
— К нему и шагай. Двери прикрой!
Растерянный каюр отступил. Огляделся. Комнат несколько. Неудобно, не зная куда, барабанить, людей тревожить.
Вокруг керосиновой лампы на подоконнике кружила муха. «Свет у них, наверное, как у нас в совхозе, только до двенадцати ночи...»
Прошлый год Сеня ездил в отпуск. В Ленинграде у брата гостил. Брат — аспирант в институте, на профессора готовится. Книг у него тыща! Под подушкой и даже под матрацем лежат толстущие ученые книги.
Повидал Сеня великие города, громадные аэродромы, где день и ночь не прекращается суета, не гаснут огни. Люди прилетают и улетают, прилетают и улетают... Людей больше, чем птиц весной на морских островах.
А в Булустахе аэродром пока тихий и маленький. Вон, аэродромным работникам спится сладко...
Нина-радистка вылетела у парня из головы. Директор Захаров ждет... Федор Федорович ждет! Люди, мерзнущие в тундре, ждут!.. А он, Ыгытов, привез тревожную новость — привезти-то привез, а дальше что?
Сеня вернулся к двери, из-за которой ему посоветовали «шагать к начальнику».
— Самолет аварию потерпел — почему вы бездельничаете?! — выпалил с возмущением и ударил, по привычке, рукавицей о рукавицу — получилось совсем шумно.
— Что? А ну повтори! — мужчина в комнате подхватился — жалобно застонали пружины на диване — в два прыжка вымахнул к двери. На Сеню
