камень на груди. Светловою было неловко и горько, будто бы он сам привел в этот сияющий весенний мир Морену-Смерть и позволил ей торжествовать во владениях Лады и Лели. Да и отец что-то еще скажет? Наверняка ведь он что-нибудь сделал не так! Но что? Думать об этом сейчас не хотелось: на душе было слишком тяжело, а в мыслях смутно.
Поднявшись, Светловой сделал несколько шагов: поискать подорожника, чистой холодной воды. Кровь на лице засохла и стягивала кожу. Где-то неподалеку ему мерещился звон ручейка, и Светловой направился туда.
– Да куда ты? – обеспокоенно окликнул его Скоромет. – Сиди, найдем мы тебе подорожника! Вот Вихреца пошлю, он хоть папоротников цвет тебе найдет!
– Нет, я воды хочу, прямо из родника!
Отмахнувшись от Скоромета, Светловой пошел вверх по Истиру. Песня родника заманчиво журчала у него в ушах, и Светловой осматривал берег, жмурясь от боли во лбу.
Родничок нашелся перестрелах в трех от места битвы. Прозрачная струя впадала в Истир, вытекая из овражка на опушке леса. Светловой перешагнул через ручеек, встал на колени, нагнулся, зачерпнул ладонями воды и поднес ко рту. И вдруг в глазах у него потемнело, в голову ударила такая сильная боль, что он без памяти упал лицом в воду.
* * *
Очнулся Светловой от нежных, ласкающих прикосновений к лицу. Почему-то представилась птичка, голубая, с нежно-розовыми и светло-зелеными перышками; мерещилось, что она сидит у него на груди и поглаживает ему лоб и щеки пушистыми кончиками крылышек. Светловой не открывал глаз, боясь спугнуть ее. Голова его лежала как-то очень удобно и приятно – не на камне и не на земле. Рядом с собой он смутно ощущал чье-то присутствие, и ему было безмятежно хорошо, как младенцу на руках у матери.
– Как крепок бел-горюч камень, так крепок будь и ты, Воин Света, – слышался ему чей-то нежный голос. Временами он растворялся в мягком журчании воды, а потом опять выплывали слова: – Будь яснее солнышка красного, милее вешнего дня, светлее ключевой воды. Как Истир чистый бежит-ярится, так пусть и кровь в тебе играет, беды и болезни прочь уносит…
Светловой слушал, не понимая и не стараясь даже понять, сон это или явь, и не желая просыпаться, если сон. Теплые волны ласково покачивали и несли его в светлую даль, словно дух уже вошел в вечно цветущий Сварожий Сад, и Светловой даже не удивился, почему голос берегини называет его таким именем – Воин Света?
Через некоторое время Светловой достаточно опомнился, чтобы все же задать себе вопрос, на каком же он свете. Кто ласкает его: птичка, река, берегиня… или живой человек? Светловой приоткрыл глаза… и тут же зажмурился снова, ослепленный красотой склонившегося над ним девичьего лица. Но и с закрытыми глазами Светловой продолжал ее видеть – ясные глаза, голубые, как весеннее небо, тонкие темные брови, красивые румяные губы, нежные щеки, золотистые волосы. Вокруг лица девушки разливалось сияние, от которого глазам было сладко и больно.
– Очнулся! – весело приветствовал его нежный голос. – Сокол ты мой! Ну, поднимайся!
Светловой снова приоткрыл глаза. Ласковые, но крепкие руки помогли ему подняться, Светловой сел, вцепился пальцами в траву и обернулся. Перед глазами у него все плыло, и он снова прижал ладонь к лицу. Но и в это краткое мгновение он успел заметить, что на траве рядом с ним сидит девушка небывалой красоты. Ему хотелось скорее разглядеть ее, и он с силой тер глаза ладонью, чтобы мир перестал кружиться. Отчаянно боясь, что сладкое виденье исчезнет, Светловой открыл глаза. Но девушка по-прежнему сидела на траве совсем рядом с ним. Ее длинные светло-золотистые волосы, разделенные прямым пробором, не заплетенные в косу, не стесненные очельем, свободно спадали до самой земли. К заходящему солнцу она была обращена спиной, его красные лучи окружали всю ее фигуру, и от этого казалось, что она сама излучает розовый свет. Светловой смотрел ей в лицо и не мог насмотреться. Он забыл обо всем: забыл желтоглазую егозу из Ольховиков-нижних, забыл битву на реке и смолятинских купцов, забыл даже, кто он сам такой и куда ехал.
Не веря такому счастью, Светловой чуть было не поднял руку – потрогать, не блазень ли, – но вовремя опомнился.
– Ты кто такая? – спросил он у девушки.
Она ничего не ответила, только улыбнулась, склонив голову к плечу.
– Как тебя зовут? – снова спросил Светловой.
– Да как хочешь зови, – ответила она, и голос ее напоминал нежный звон капели. – У меня много имен. Кто я для тебя – то и имя будет.
– Ты – жизнь моя! – горячо ответил Светловой. – Ты – мой свет белый, другого не знаю!
– Зови меня Белосветой, – посмеиваясь, сказала девушка. От ее улыбки Светловоя переполняло такое яркое счастье, что он с трудом вникал в ее слова. – А тебя я знаю. Ты – Светловой, Велемога и Жизнеславы сын. Я тебя давно видала… издалека, вот ближе подойти не случалось. А сейчас сама не знаю, что со мной делается – как увидела я тебя на берегу, так и захотелось в глаза тебе заглянуть.
Она говорила, а Светловой смотрел ей в лицо, не понимая, как раньше мог жить без нее. От сидящей девушки на него веяло то ласковым теплом, то прохладной свежестью. По ее стану пробегала дрожь, как будто она зябла, и Светловой пожалел об оставленном где-то плаще, но она так же ровно и ласково улыбалась, не замечая ни холода, ни этой дрожи.
– Где же ты живешь? – спрашивал он и сам не знал, чего ждать в ответ. – Кто твой отец?
Нелепо было и думать, что это дочь оратаев – белые и нежные руки девушки вовек не знали тяжелой работы. Кожа ее казалась нежнее лебяжьего пуха, словно жаркое летнее солнце никогда не касалось ее своими лучами. Но и вообразить ее боярской дочерью, сидящей в тереме с вышиванием, Светловой тоже не мог. На ней была простая белая рубаха с пестрой вышивкой, цветы и травы в узоре перетекали один в другой. Светловой попытался вглядеться в узор, и тут же ему померещилось, что вышитые на подоле цветы задышали, закачались, как живые, оторвали лепестки от полотна, подняли головки, налились красками. Никаких украшений на девушке не было, да и зачем – никакие сокровища не смогли бы ее украсить свыше того, что было в ней самой.
– Где я живу? – повторила девушка, опять улыбнулась, склонив голову к плечу, будто задумалась. – Да здесь и живу! – Она подняла руки, как лебедь белые крылья, окинула взглядом берег, воды Истира, окрашенные багровым закатным пламенем. – Как придет срок, так я и здесь. Как выведет мой батюшка коня, как растворит матушка ворота, выпустит меня погулять во луга!
Она не то
