не вздумайте хитрить и лгать. Тест составлен таким образом, что правильность ответа на каждый вопрос контролируют другие вопросы. Если мы получим несовпадения, придется вмешаться в работу вашего мозга, а это не безопасно для вас. Так что извольте.
— Сейчас мы пройдем туда, где вам предстоит работать, — сказал профессор и вручил художнику какие-то бумаги. — Там вы найдете все необходимое для вас.
Они снова подошли к стене, и Стамов привычным прикосновением открыл дверь. Художник шагнул в проем и оказался наедине со своими мыслями и чувствами. Стамов уже не казался таким простым и безобидным ученым. В понимании художника это уже был монстр, который пытается решить не только его судьбу, но и судьбу всей земной цивилизации…
В комнату, где находился художник, вошла группа инопланетян. Среди них был и профессор Стамов. Взору пришельцев открылись разбросанные по полу тюбики из-под красок, кисти. Здесь же валялась нераспечатанная бутылка водки. В центре комнаты на этюднике — небольшой холст, картина полностью законченная и выписанная до мелочей. На пришельцев смотрели пронзительные глаза человека на красном, экспрессивном фоне. Он стоял за барьером, как судья, как возмездие…
Художник спал, и пришельцы не посмели будить его.
Прозрение
Вместе с Беловым в кабинете сидели еще два сотрудника: Полозьев и Фокин. Белов что-то рисовал на бумаге, Полозьев листал реферативный журнал «Глобальный космос», а Фокин разгадывал кроссворд. До конца рабочего дня оставалась уйма времени, и ученые не спешили.
— По вертикали: катастрофически быстрое сжатие массы под действием сил, — вслух произнес Фокин.
— Прессование, — тут же отозвался Белов, продолжая вычерчивать замысловатые фигуры.
— Из семи букв и вторая «о», Анатолий Федорович, — обиделся Фокин.
— Тогда кование.
— Бросьте, Толя, ваши кузнечные шутки.
— Вам не нравится? — Белов отодвинул в сторону лист и уставился на Фокина. — А если проницаемость? Это слово, я думаю, подойдет к сегодняшнему кроссворду.
Фокин не ответил.
— Ка-о-эл-эл-а-пэ-с, — произнося вслух каждую букву, он вписал их в незаполненные клеточки и спрятал кроссворд.
Все замолчали. Возникла неловкая пауза. Вспомнили, что предложенная новая тема повисла в воздухе. Никто добровольно не решался взяться за этот сизифов труд. Шеф Александр Иванович Митрович, он же заведующий отделом глобальных проблем, нервничал. А это для подчиненных был опасный симптом. Как правило, в таких случаях профессор принимал волевое решение. В данной ситуации его решение могло стоить сотруднику лаборатории научной карьеры.
В дверь постучали. На пороге появилась Зиночка, личная секретарша шефа. Она игриво прогулялась по кабинету, приблизилась к Белову и промурлыкала:
— Анатолий Федорович, вас вызывают.
— Кто? — насторожился Белов.
— Он сам.
— По какому вопросу? — скрывая волнение, полюбопытствовал ученый.
Девушка мило улыбнулась, кокетливо пожав плечами:
— Не знаю… — прошуршала по кабинету коротеньким платьицем и скрылась за дверью, унося с собой стук каблучков.
«Шеф решил выжить меня из отдела и нашел для этого неплохой повод, — мелькнуло в голове Белова. — Сейчас он навяжет мне эту дурацкую проблему, и докторская полетит к черту. И за что его Митрович так невзлюбил?»
Белов смял и выбросил в урну исчерченную странными фигурами бумагу, собрал в стопку разбросанные по столу листы рукописи и посмотрел на Полозьева и Фокина. Они притихли и уткнулись в бумаги. В наступившей тишине сквозь приглушенный шум кондиционера слышался звук бившейся о стекло окна мухи.
«Нужно во что бы то ни стало доказать шефу, что эта идея не только нереальна, но и безжизненна, — обдумывал предстоящий разговор с профессором Белов. — Мы не имеем права отвлекаться на абстрактные исследования, в то время как человечество ставит перед нами, учеными, массу неотложных проблем. Я скажу ему это».
Полный решимости до конца сопротивляться диктаторской прихоти шефа Белов вошел в кабинет Митровича.
— Так, — услышал он резкий отрывистый звук, едва за ним закрылась мягкая дверь. — Я знаю, вы юморист и порядочный бездельник. Но я вас вызвал по другому вопросу.
Белов попытался вставить, что он предполагает, по какому вопросу его вызвали, попробовал возразить насчет бездельника, но властный голос не допускал диалога:
— Тела живут в пространстве, но не проникают в пространство, не исчезают в нем. Массы заключены в ничтожные объемы, однако твердые тела непроницаемы друг для друга. Не странно ли все это?
— Александр Иванович, — воспользовавшись паузой, начал Белов, — мне кажется, что проблема проницаемости неразрешима, это игнорабимус. Я не верю в проницаемость — твердые тела отталкиваются друг от друга поверхностями, и эти силы отталкивания невозможно нейтрализовать, не разрушив вещество. Как же я могу делать то, во что не верю?
— Вот и прекрасно! Делайте то, во что верите. Докажите принципиальную невозможность проницаемости. В науке, как вам известно, отрицательный результат не менее значим, чем открытие. Но результат, а не псевдонаучные разглагольствования. Не со всякого старта виден финиш, мой дорогой коллега. Не игнорабимус, а игнорамус.
— Но, Александр Иванович, — не сдавался Белов, — какая польза обществу от разрешения этой проблемы?
— Из решенной проблемы можно всегда извлечь пользу. По теории профессора Воланда смысл существования человеческого рода состоит в том, чтобы получать и потреблять информацию. Вся человеческая деятельность построена на этом принципе. Лишите человека экстерорецепторов, и он превратится в мертвую материю.
— Неужели весь смысл существования человека сводится только к получению и потреблению информации?
— По теории Воланда это так, Анатолий Федорович.
— Ну а духовная жизнь человека — это тоже информация? Долг, честь, совесть, дружба, любовь наконец?
— Любое, в том числе и эмоциональное, проявление живой системы — это, в конечном счете, ее информационное взаимодействие с другой системой.
— Вы считаете, что человеческие качества можно втиснуть в некие формулы и программы?
— С помощью структурной этометрии Воланд образмерил духовный мир человека. Он выразил чувства через поток информации и построил математические модели совести, долга, чести, дружбы, любви. Вмонтировал эти понятия в информационное обеспечение роботов и подарил человечеству не только думающие машины, но и чувствующие. Вы, случайно, не интересовались его трудами?
— Трудами Воланда? Профессора по машинным эмоциям? — переспросил Белов.
— По структурной этометрии, — педантично поправил его Митрович.
— А Воланд
