безалаберной Францией и спесивой Великобританией!
Мы, казаки, смотрим на жизнь честней и прямолинейней, и если уж любим Отечество, то без условий и оглядок…
— Вот как дам по зубам обоим, если не объяснитесь, — невежливо начал я.
Упыри пожали плечами, и Моня, сделав знак идти за ним, попытался пространно всё рассказать. Меня оно не удовлетворило. В смысле всё равно туманно, невразумительно, ненаучно и не до конца…
— Тут ить мир другой, оборотный, и мы в нём, стал быть, другие. Кем захотим, теми и прикинемся. Воздух тута такой, чародейству весьма пользительный, а может, и излучение какое подземное прёт. Здеся нас от живых людей нипочём не отличишь!
— А я?
— Чё ты?
— Ну меня он зачем чунькой затрапезною обозвал? Я ж не изменился вроде…
— Ой, а ты ужо и губы надул, — насмешливо хлопнул меня по плечу кудрявый Моня. — Обиделся, аки дитё малое, вон уж и сабелькой мстить собрался. Да не чунька ты, не чунька, от зависти он тя поддел. Нам-то небось тока тут в красоте да богачестве щеголять, а наверху морду под личину не скроешь. Хотя чумчары, говорят, могут…
— Это те, что… — я выразительно ткнул пальцем вверх, — которых мне пришлось слегка покрошить в порядке разумных мер самообороны?
— Ага, тока зазря ты с ними так-то, — вступил в разговор второй упырь-красавец. — Чумчары, они злопамятные и долгопомнящие, теперя везде тя искать будут, покуда не решат!
— Чего не решат?
— Тебя! У них хучь носов и нет, а запахи чуют любой легавой на зависть…
— И что ж мне теперь, застрелиться от их любви?
— Беречься тебе надо, хорунжий, — честно предупредили оба. — Щас твоя жизня и копейки медной не стоит, ты сам уже под землёй, а наверху тя чумчары всей кодлой дожидаются. Может, махнёшь рукой, да и нам на прокорм сдашься? Мы-то те, поди, не чужие будем, почти ить родственники! Нет? Ну как хошь, наше дело предложить…
Мы свернули в какой-то узенький проход и буквально через пять-шесть минут вышли к настоящему сказочному городу. Ей-богу, я даже невольно перекрестился, но наваждение не сгинуло, а, наоборот, обрушилось на меня всей своей пугающей реальностью.
Прямо перед нами, не более чем в получасе ходьбы, возвышался самый прекрасный из всех виденных мною городов! Пусть, конечно, я не так много видел, но… высокие белые стены, стройные дома, горящие золотом шпили, разноцветные крыши башен, шумящие кроны деревьев — всё это завораживало и покоряло! Вокруг разливалась какая-то неуловимая аура света, тепла и благорасположенности, буквально озаряя это дивное место.
Я встал разинув рот, едва дыша от восторга и умиления. Моня и Шлёма одновременно покрутили пальчиками у виска:
— Мы ж те говорили, казачок, тута всё как есть одна голая видимость, обман, иллюзия. Держись за нами, короче… О, глянь-кась, от и первая иллюзия сюда обеими ногами чешет!
Я обернулся в указанную сторону. Слева от нас по узкой тропиночке, грациозно покачивая бёдрами, шла стройная красавица в простом крестьянском платье. Лицо, фигура, взгляд, формы — всё в ней вызывало желание и трепет! Да таких красавиц на всём белом свете и десятка не сыщется! Я невольно поймал себя на том, что не свожу с неё масленых глаз…
— От так они нашего брата и зажёвывают, — философски вздохнул Шлёма и неожиданно громко рявкнул: — А ну отвали, грымза липучая, энто наш хорунжий!
— Ой, внучек, да куды ж вам двоим-то стока мяса?! — звонким, словно хрустальные зимние бубенчики, голоском взмолилась красавица. — Всё одно Хозяйка отберёт, чё ж жадничать? Чай, я, беззубая, много не съем…
— Пошла прочь, Фроська-попрошайка!
— Ну хучь косточку бедренную на супец? Я ить его первая заприметила, я ему дорогу завернула. — Девушка встала передо мной вплотную, и я вдруг с ужасом вспомнил, где мог видеть этот пронзительный взгляд. — Ну а ты сам, казачок, нешто не уступишь бабушке? Бабушка голодная, бабушка кушать хочет, бабушка уже неделю, почитай, как свежей кровушки не лизнула. Возьми сабельку острую да своею рукой и обруби кусок, какой не жалко. Лучше филейный! Ну не жмотничай, ты ж небось благородный, давай не слушай их, режь, да помясистее…
— Пошла вон, синявка с плесенью, — дружно замахнулись на неё мои знакомцы, а я так и стоял столб столбом, протирая глаза, веря и не веря всему происходящему. Неужели эта прекрасная девушка Ефросинья на самом деле и есть та злобная старушенция, что сбила меня с пути? Неужели в этом оборотном мире действительно так легко обмануться? Неужели моя единственная защита и опора здесь — это двое нахальных упырей, имеющих свой гастрономический интерес к моей скромно-упитанной персоне?
— Ох, да хоть ухо ему откусить дайте, волки заразные! — Отчаянно застонав, красавица всем бюстом кинулась мне на грудь. — Хрящику живого на холодец хотца-а!
Я даже не успел вытащить саблю, как нежные девичьи губки раскрылись прямо перед моим носом, демонстрируя восхитительные ровные зубки и… Два кудрявых молодца вцепились в неё с обеих сторон, оттаскивая и матерясь.
— Жлобьё! Субъекты неотёсанные! Тока хрящик! Да тьфу на вас, тьфу на вас, тьфу!
Один прямолинейный плевок ровнёхонько угодил мне в глаз. Боль была такая, что я завопил, как перепуганный заяц. Щипало немилосердно, словно бы мне плеснули под веко чистого спирту или сунули горящую спичку. Но когда я кое-как проморгался, протёр глаз кулаком и слёзы смыли жжение, то…
Силы небесные, что это?!
Я вдруг увидел ту же самую девушку как будто размытой, а внутри её чёткий чёрный силуэт крючконосой старухи-ведьмы! Она отчаянно пиналась, отбиваясь от двух высоких парней, внутри которых угадывались знакомые черты моих упырей! Вот те на…
Я закрыл левый глаз — теперь были ясно видны красивые личины всей троицы. Закрыл правый — а вот левым я отличнейше видел их в истинном облике, без всяких личин! Если же смотреть обоими глазами, то полученная картинка размывалась надвое, но зато сразу становилось понятно, кто за кем прячется…
— Слышь, ты чё наделала, корова лишаистая?! Он ить теперь нас как есть видит!
— Упс… — по-иноземному извинилась девушка. — Чё, и впрямь попала, чё ли? Ну уж простите старую, не по злобе, а по прихоти случайной голодной слюной не промахнулася. А может, оно у него само пройдёт? Я б тогда отвлекла, вы напоили, да все вместе и воспользовались, ко всеобщему удовлетворению…
— Ты чё порешь, извращенка озабоченная, — даже покраснели Моня и Шлёма. — Мы, чай, не такие, не верь ей, хорунжий!
