вчерашнего голову. — Я… готов принести извинения.
— Принесешь. Вот… — дядюшка подошел ближе, отчего сделалось совсем уж неуютненько, ибо был Павел Кошкин высок, широкоплеч и видом своим порождал слухи, что, дескать, не обошлось в этой вышине с шириною вкупе без инаковой крови. — Вот как окончательно протрезвеешь, так сразу и принесешь.
И подкрепил воспитательный процесс подзатыльником.
— Ай! — воскликнул Иван, причем вполне искренне. — Ты чего?
— Павел! — дверь распахнулась и на пороге, пылая праведным гневом, возникла Софья Никитична. — Что ты себе позволяешь⁈
— Я? — князь Кошкин скрестил руки. — Это вы что себе позволяете⁈ Он… вытворяет невесть что! А ты ему потворствуешь!
— Я? — княгиня сжала было в руке кружевной платочек, потом опомнилась — на сына слезы действовали ничуть не лучше, чем обмороки.
— Ты, матушка. Ты и никто более… сегодня мне вот это… — Кошкин извлек газетенку, которую протянул матушке. — Передал Император…
Иван втянул голову в плечи.
— На Совете… посвященном таким вот олухам…
— Мальчик… просто неудачно пошутил, — сказала Кошкина, беря газету за уголок с видом крайней брезгливости. Нет, статейку она читала и еще возмутилась, что фото поставили на диво неудачное, в нем Ванечка на девицу похож. — Я беседовала с княгиней… она не гневается. Наоборот. Сказала, что давно её балы не проходили с таким задором.
— О да, задора, думаю, хватило…
Кошкин потер шею.
И перевел взгляд с матушки на племянника, а с него на матушку, которая явно задумалась. Прикидывает, чем обернется этакое высочайшее внимание.
Ничем хорошим.
И от двора отказать могут… не то, чтобы ей сильно нужен был двор, но сразу слухи поползут. Сплетни. А то и вовсе смеяться станут. Этого же княгиня Кошкина не могла допустить.
— И что… Его Величество? — поинтересовалась она иным, куда более спокойным тоном. Затем, свернув треклятую газетенку, шлепнула внука по макушке.
— Ай, — сказал Иван не столько от боли, сколько от обиды и удивления. Прежде бабушка не позволяла себе такого.
— Сказал, что такая дурь лечится одним лишь способом…
— В солдаты велел записать? — княгиня схватилась за грудь.
— Бабушка, какие солдаты… — отмахнулся Иван. — Сейчас не девятнадцатый век…
— Именно, — князь в кои-то веки согласился с племянником. — Обойдемся без солдат… так отработаешь.
— Что? — одновременно спросили и княгиня, и Иван. — Как…
— Натуральным образом. Диплом имеется? Имеется…
— Пока нет… обещали выдать…
— После того, как вы делом докажете, что заработали его, — осек князь Кошкин. — Новый указ вышел. Точнее вот-вот выйдет. Отныне любой выпускник высшего магического заведения, закончивший это самое заведение, должен отработать на благо государства, за счет которого он и учился.
— Не солдаты… — выдохнула княгиня с немалым облегчением.
— Но…
— Так что отправишься ты, почти дипломированный маг…
— К-куда?
— В Подкозельск! — сказал дядя, почти припечатав.
— Это… где? — у Ивана от удивления и голова болеть перестала.
— Подмосковье, считай. Ближнее.
— Погоди, это не тот… там до Москвы почти четыре сотни километров! — возмутилась княгиня.
— Ладно, — Павел умел признавать ошибки. — Дальнее… но тебе, можно сказать, повезло.
— А… можно не в Подкозельск? — Иван потер макушку.
— Можно. Есть еще Колыма, Сахалин и земля Франца-Иосифа. Там тоже специалисты твоего профиля нужны.
— А ты прав, дорогой… — произнесла бабушка презадумчиво. — Не такое уж и дальнее Подмосковье выходит…
По сравнению с Колымой, надо полагать.
— Ничего, мой мальчик, — София Никитична вспомнила-таки о платочке и прижала его к левому глазу. — Потерпи немного… неделя или две, а там Его Величество отойдут… я обращусь к его матушке, замолвлю словечко. В конце концов, это была лишь шутка!
— Мама!
— Ай, Павел, тебе ли не знать… вспомни, как ты с приятелями напоил любимого жеребца генерала Сивовского накануне парада… что там за зелье было? Не подскажешь?
— Мама! — князь смутился. Ему казалось, что сия давняя и, что уж тут говорить, непригляданая история забыта.
— Помню, как мне Елисей Сергеевич жаловался… — матушка притворно вздохнула. А вот племянничек поглядел с интересом, словно дядю впервые увидел. — Так что, дорогой… неделька-другая…
— Боюсь, два года минимум, — князь потер шею. — Его величество высказался однозначно…
— Два года? — ужаснулась матушка. — Это… бесчеловечно! И невозможно.
— Почему?
— Да потому что мы не можем позволить себе потратить эти два года на…
— Подкозельск, — вставил Иван, чуя, что судьба его повисла на тонкой нити. Ехать не хотелось.
Совершенно.
Он понятия не имел, где этот Подкозельск находится, но смутно подозревал, что, где бы он ни был, там всяко не найдется места достойным клубам, в которых человеку его положения не зазорно будет провести время. Да и компания… какая в Подкозельске компания?
— Вот-вот… ничего… поговорю с Лизонькой…
Иван кивнул, в глубине души даже выдохнул. Бабушка всенепременно побеседует с Императрицей, с которой уж сколько лет пребывает в приятельских отношениях. И все разрешится.
— … в конце концов, она должна меня понять… мальчика женить надо! А какие в этом Подкозельске невесты?
Иван закашлялся.
— К-как женить? — тихим шепотом спросил он.
— Обыкновенно. Вы же ж… как… вас женить надо по юности. Пока вы сопротивляться не научились. А чуть время упустишь, так потом и не заставить! — взгляд княгини был полон молчаливого укора. И Кошкин, уж на что привык к матушкиным взглядам, не выдержал, отвернулся, всецело осознавая свою вину. Но не собираясь меж тем поддаваться. — А между прочим, дорогой, ты ведешь себя безответственно! И являясь главой рода, должен осознавать, что имеешь перед этим родом определенные обязательства род оный продолжить. А раз уж ты сам не озаботился наследниками, то…
— Дядя… — дрогнувшим голосом произнес Иван. — Я… осознал!
— Что?
— Все осознал! Сполна… я готов искупить вину кровью… то есть, делом… и все такое… даже на Сахалине.
Подкозельск вдруг представился слишком уж близким, ибо в Москве у славного рода Кошкиных тоже имелся особняк, куда бабушка вполне себе могла переехать на годик-другой. А уж какие-то четыре сотни километров тем паче не станут ей преградой.
— Боюсь, Сахалин уже занят. Не ты один такой… одаренный, — хмыкнул дядя и, положив руку на плечо, произнес. — Я рад… в
