вреда. Впрочем, об этом она не рассказывала дома, и даже Одерик не догадывался, как далеко она забирается в чащу.
С десяти лет она научилась крепко, по-мужски держаться в седле и ей разрешили брать из конюшни старую кобылу, когда-то верой и правдой служившую Одерику. Иной раз выходило так, что за весь день никто не видел Эли — она уезжала на рассвете, а возвращалась только под вечер, и одному только богу да лесным жителям было известно, где она пропадала.
— Помяни мое слово, зять, — как-то сказала Старая Хозяйка, неодобрительно смерив взглядом внучку, вытиравшую пот с конских боков, — ты натворил беды с воспитанием Эли! Доброта — это, разумеется, хорошо, но… не глупа ли она? Игры со щенками и котятами годятся разве что для детишек — а она уже не ребенок.
— О, Эли знает о жизни побольше нашего, — ответил Одерик. — Не заблуждайтесь на ее счет.
И в самом деле, нет более жестокого учителя, чем природа, и нет законов более безжалостных, чем законы леса — а Эли хорошо изучила их, блуждая по заброшенным тропам. Ее доброта давно уже не была детской и бездумной. Высшее милосердие, как известно, иной раз заключается в том, чтобы прекратить мучения живого существа — и она была на это способна с тех пор, как отец подарил ей острый охотничий нож.
— Скажи, Эли, — спросил он, перед тем, как отдать подарок, — не встречала ли ты в лесу что-то… странное?
— Что странного может быть в лесу? — ответила Эли вопросом на вопрос. — Там все и всегда устроено справедливо и правильно. Это люди бывают странными — вот как вы сейчас.
Одерик рассмеялся, согласился и прибавил, что нож ей все равно пригодится — даже в таком безопасном и приятном месте, как лесная чаща.
Такой была дочь Одерика и Маргареты, когда ей исполнилось пятнадцать лет. Миловидное лицо ее до сих пор оставалось обманчиво-детским, с круглыми нежными щеками, но взгляд голубых глаз стал прямым и смелым, а движения — ловкими и бесшумными. Все в округе знали, что Эли принадлежит более миру леса, чем миру людей, и не удивлялись, увидев ее следы далеко от человеческого жилья.
С людьми она держалась приветливо, но сдержанно — порой родители брали ее с собой в гости к соседям, заставив перед тем вычесать как следует волосы и вымыть шею. Ей было немного скучно — разве можно сравнить чинное чаепитие с тем, чтобы гнать лошадь по воде вдоль берега, поднимая тучи брызг?.. — но она внимательно слушала все, что говорилось, и домысливала то, о чем умалчивалось. Люди ей, пожалуй, нравились, хоть и чуть меньше, чем мыши или лисы.
Но на шестнадцатом году ее жизни все изменилось — проклятие терпеливо и неспешно сплетало судьбы людей, чтобы сердце девушки, до сих пор любившей только семью и лес, разбилось именно на столько осколков, сколько нужно было фее.
В один из тех летних знойных дней, когда прочие жители лесного края спасались от жары посредством безделья, Эли пережидала самые жаркие полуденные часы у крохотного лесного озера с черной водой. Нырять с головой в темный омут куда приятнее, чем изнывать от духоты в четырех стенах — но и это может рано или поздно наскучить. Ей вспомнилось, что кто-то говорил, будто в заброшенной усадьбе у реки объявились новые хозяева — дальние родичи прежних. Чужие люди в лесном крае всегда были в диковинку, и Эли решила, что хочет на них посмотреть — чем не развлечение для летнего вечера?.. Ее любопытство было точно таким же, как у лис или хорьков, шныряющих рядом с человеческим жильем — она часто пробиралась к чужим домам и, спрятавшись в ветвях дерева, наблюдала, как бранятся и радуются люди, как похожи между собой их радости и горести, как проходят дни их мирной и тихой жизни.
Дождавшись, когда просохнет одежда, она взобралась на смирную от старости кобылу, и направила ее тихим шагом по одной из безлюдных троп.
Солнце уже клонилось к закату, но даже в тени деревьев все дышало зноем и ароматом смол. Путь выдался неблизким, и Эли несколько раз успела пожалеть, что поддалась любопытству — пот стекал по лицу, перемешиваясь с пылью, волосы, скрученные в узел, прилипли к шее.
Ограда вокруг земель той самой усадьбы была так стара, что дубовые бревна почернели и покрылись темно-зелеными полосами мха. Эли без труда взобралась наверх, подоткнув серое линялое платье, а затем спрыгнула, очутившись в заросшем саду. Слухи не лгали: здесь и в самом деле появились люди — несколько сухих деревьев были срублены под корень.
Эли шла осторожно и тихо. Ни одна здешняя собака не залаяла — впрочем, собаки никогда на нее не лаяли и не рычали. Она не знала, на что именно хочет посмотреть, и не знала, зачем вообще пришла сюда.
Пожалуй, лесная фея могла бы ей все объяснить, но время еще не пришло.
— Что ты тут делаешь? — строго, но беззлобно окрикнул ее юный голос. — Зачем сюда забралась?
Эли вздрогнула, повернулась и увидела, что с ней говорит юноша — ее ровесник.
Эли и фея (4)
До того самого мгновения Эли была знакома с несколькими молодыми мужчинами из числа дальних и ближних соседей, но была настолько невнимательна к ним, что они из обиды относились к ней как к пустому месту — то есть, отвечали ей тем же. Это одновременно и радовало, и огорчало ее родителей. Одерик говорил, что все к добру и девушке, не забивающей свою голову любовными бреднями, никакое приворотное наваждение не страшно. Маргарета и Старая Хозяйка, напротив, считали, что будь Эли влюбчивее, то давно уже нашла бы себе жениха, а занятое обычной человеческой любовью сердце не вместит еще и любовь колдовскую.
Но эти споры, отголоски которых доносились то из одного угла дома, то из другого, не интересовали Эли — она считала их бессмыслицей, свойственной старшим людям, отчего-то утратившим способность видеть мир за пределами человеческих подворий. Ей искренне было невдомек, отчего нужно запоминать имена и лица скучных мальчишек? Ни один из них не умел говорить с лесными птицами, не возился с волчатами, не умел часами смотреть в озерную
